Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

– Ой, – обрадовалась она, – Джек прилетел! Давно?

– Не очень, – сухо ответил я.

– После санобработки сразу сюда – ой, как приятно. А Куродо?

Я пожал плечами:

– Спит, надо полагать. Мне нужно с вами поговорить, с тобой и с Георгием.

– Ага, – Глафира обогнула меня и прошла по коридору к двери своей комнаты, – Георгия сейчас нет. Он на перевязке, а со мной, что же… Поговори.

Она толкнула дверь, и я вошел следом.

Я первый раз был у них в гостях. Все стены были увешаны трофеями Георгия. Там – коготь величиной с саблю, здесь – чешуя размером со щит, чуть поодаль – изогнутый клык, какие-то и вовсе непонятные, вырванные из тел убитых драконов приспособления… Их было много, но не настолько, чтобы заполнить собой все стены. В промежутках, в оставшихся свободными квадратах и прямоугольниках Георгий Алоисович развесил фотографии Глафиры – одетой, полуодетой и вовсе не одетой. Сочетание было забавное. Я обратил внимание на одну небольшую фотографию. Георгий Алоисович притулил ее почти неприметно под каким-то устрашающим, отвратительно прямым кинжальным клыком.

Фотография была не просто небольшая. Крохотная.

Я проявил бестактность. Я подошел к стене и постукал пальцем по фотографии:

– А это зачем?

Глафира чуть покраснела:

– Какой ты, Джек… наблюдательный. Кто бы ко мне ни приходил, никто внимания на эту фотографию не обращал, а ты пришел – и сразу.

Я понял, что Глафира упрекает меня.

Как-никак наблюдательность – первое, что должно быть развито у "отпетого". Стало быть, те "отпетые", что бывали у нее, конечно, замечали эту фотографию, но не задавали Глафире дурацких вопросов.

– Я полагаю, – сказал я, – что фотографии вывешивают, чтобы на них смотрели и чтобы их видели, чтобы на них обращали внимание. Вот я и обратил.

– Вот и умница, – с издевкой сказала Глафира.

Эта издевка и решила дело.

Я не стал узнавать, чего ради Георгий Алоисович вывесил фотографию своей жены, бьющейся в эпилептическом припадке, не стал даже узнавать, кто был фотограф, так дивно запечатлевший нашу нынешнюю квартуполномоченную… я просто потрогал клык, длинный и острый, похожий на кинжал, и спросил:

– Что было у Георгия со Степаном?

Глафира замялась.

Я пришел к ней на помощь:

– Георгий опасно покусан?

– Да нет, – успокоила меня Глафира, – не особенно… он еще смеялся, в спортзал на тренировки ходить не надо…

– В квартире свой тренажер появился, – продолжил я.

– Нет! – запротестовала Глафира, сообразив, что ляпнула что-то не то. – Нет! Он так не говорил.

– Он говорил хуже… он говорил гораздо хуже…

В эту секунду стукнула дверь, и я, не оборачиваясь, понял, что вошел Георгий.

– О! – услышал я, – Джекки! Живой и здоровый… ты что, извиняться пришел? Не надо… Какие счеты… Ну, сорвался малыш… с кем не бывает.

Я старался не смотреть в сторону Георгия и ответил, чуть помедлив:

– Георгий, у тебя остались дуэльные пистолеты?

Георгий Алоисович насторожился:

– Нет. Их конфисковали после того, как твой бывший начальник утонул в дерьме.

– Очень жаль, – я всем корпусом повернулся к нему, – очень, очень жаль… Егор… придется нам тыкаться этими вот… – я показал на клык, повисший над фотографией Глафиры.

– В чем дело? – изумленно спросил Георгий. – Кажется, сатисфакции, как говорит наш водитель де Кюртис, должен был бы требовать я…

Со странным удовлетворением я заметил, что у Георгия была замотана голова.

– Георгий Алоисович, – вежливо и нежно заметил я, – вы совершенно правы… действительно, уже одно то, что в нашей квартире находится такой ублюдок, такая зеленая тварь, как…

Глафира захлопнула рот ладонью и сквозь тесно сомкнутые пальцы выговорила:

– Ох… что ты говоришь…Что такое говоришь?

– …Степан, – невозмутимо продолжил я, – уже одно это представляет собой серьезнейшее нарушение правил подземелья и угнетающе действует на психику людей – людей, подчеркиваю! а не зеленых тварей… Поэтому человек, добившийся разрешения от верховного координатора и от совета ветеранов, заручившийся согласием жильцов, не имеет права предъявлять какие-либо претензии…

– Нет, Джек, – поморщившись, сказал Георгий Алоисович, – ты, и в самом деле, что-то не то говоришь… Неправильно говоришь.

– Георгий Алоисович, – спросил я, – извините, что я прежде не поинтересовался: как перевязка прошла?

– Отлично, – помрачнев, ответил Георгий.

– Ну и прекрасно, – кивнул я, – просто замечательно!.. Так на чем же я остановился? Ах, да!.. Не имеет права предъявлять какие бы то ни было претензии. Вот именно! Должно помнить, что место зеленой твари в террариуме, или в спортзале в качестве тренажера, или в санчасти в качестве донора или санитара. Если же зеленой твари и позволено жить среди людей, то вести себя она должна скромнее скромного, памятуя о том, что один ее вид способен вызвать негативные эмоции у людей вообще, а у людей, занятых убийством таких тварей…

Георгий Алоисович слушал меня, опустив голову.

– Я ничего не понимаю, – сказала Глафира.

– А тебе и не надо ничего понимать, – быстро прервал ее я. – Главное, чтобы меня понял Георгий. А он меня понял. Верно?

Георгий Алоисович кивнул.

– И чудесно, – я прихлопнул ладонью по столу, – будем считать, что договорились.

Я поднялся и вышел вон.

В коридоре я прислонился к стенке.

Очень хотелось спать – вот что хотелось…

(Дзииинь… – так лопались огнедлаки. Дзиинь – и огненные брызги обжигали руки.)

Я побрел в комнату.

– Степа, – крикнул я, – я минут сорок подремлю. Ладно?

– Ладно, – отозвался Степа.

– Потом пойдем потренируемся, – сказал я, уже засыпая, уже проваливаясь в ватное великолепное, лепн(е безразличие сна…

Но поспать мне не удалось, вернее, я не добрал до сорока минут минут пятнадцать.

Меня разбудила Кэт. Она тронула меня за плечо, и я моментально проснулся. Хотя беготня в комнате началась значительно раньше, однако я дрых, не обращая на нее никакого внимания… О, счастливое свойство ветеранов-"отпетых" – спать под гром, под шум, взвизги, проклятия, стрельбу, когда это не касается лично тебя…

Хоть планета сейчас сойди с орбиты – мне-то что? Я буду спать. Но вот коснулась моего плеча Кэт, похожая на Мэлори (Мэлори, Мэлори, Мэлори) – и я проснулся… и сразу поднялся.

– Джек, – сказала Кэт, – Степа отравился.

Его как раз выволакивали из комнаты, я видел распахнутые, скребущие пол кожистые перепончатые крылья, закаченные, чуть подернутые белесой пленкой глаза, горло, вздрагивающее от спазмов, и пену, срывающуюся вниз из безгубого рта…

Санитары-ящеры действовали умело, сноровисто, я было сунулся помогать, но услышал квакающее: