Завещание фараона - Ольга Митюгина

на циновке лежало несколько мечей под номерками, а рядом, у предусмотрительно сооруженной коновязи, стояла парочка лошадей — видимо, кого-то уже спешили и разоружили.

Атрид и Мена беспрекословно выполнили требование стражей порядка и, получив каменную бирочку с намалеванным номерком, по которой им должны были вернуть их имущество, наконец попали на площадь.

Атрида всего колотило. Если бы приносили в жертву его, он держался бы много спокойнее. Мена внешне выглядел невозмутимым, но что творилось у него в душе, знали только боги.

— Успокойся, царь. Возьми себя в руки, — прошептал он на ухо Агамемнону. — В толпе могут быть шпионы, и они могут обратить на нас внимание. Ты сам говорил, что обязан думать о сыне. Теперь обязан за двоих.

Атрид лишь кивнул — и с этого момента только необычайная бледность да лихорадочный огонь в глазах выдавали его состояние.

Мена не прекращал внимательно и незаметно наблюдать за людьми вокруг.

Дальнюю часть площади сжимали высокие, монументальные стены храмов. Храм Атона высился на восточной стороне, и бронза его главных ворот яростно, ослепительно сияла под ударами солнечных лучей. Перед ним натиск толпы сдерживало оцепление стражи. Там, посреди свободного от людей пространства, был воздвигнут белокаменный помост, на который вели высокие ступени. На нем уже установили три статуи: Амона, Мут и Хонсу.

Статуи Атона не было: Атон сиял в небе.

У подножия скульптур находилось углубление.

Для жертвенной крови.

Хотя неслыханно для Египта, чтобы на алтарях благих богов проливалась человеческая кровь…

Воистину, велика была ненависть царицы — и велик был ее гнев!

Слева, от дверей храма Амона, к жертвеннику тянулась зеленая ковровая дорожка, справа — высился другой помост, покрытый золотыми пластинами, с двумя креслами, обтянутыми голубым персидским муслином. В толпе шушукались, что сама солнцеподобная Нефертити с дочерью — царевной Бекарт — прибудет на жертвоприношение.

Фараон же воздержится от чествования иных богов, кроме Атона.

До ушей Мена донесся шепоток о том, что царевна Агниппа вовсе не добровольно идет на жертвенник, но лишь по приказу Нефертити.

— Давно пора, — послышался ответ. — Эта рыжая вертихвостка от наложницы вообще недостойна титула царевны. Непонятно, почему наша добрая царица так медлила!

Мена сразу бросил встревоженный взгляд на Атрида — царь великолепно знал египетский, — но тот лишь молча стиснул зубы.

Сердце Агамемнона обливалось кровью. Сколько вокруг ее врагов — и она должна умереть среди них, на потеху этой жаждущей ее страданий толпы! Ни одного дружеского лица!

Он — будет рядом.

Хотя бы это он сделает для нее.

Внезапно толпа заволновалась — и Агамемнона с Мена буквально вынесло в первые ряды, к оцеплению. Потом раздался крик: «Царица! Царица едет!..» — и все люди, все как один, бухнулись ниц. Атрид не успел опомниться, как Мена, наученный горьким опытом, схватил его и бросил на колени, а затем пригнул голову владыки Эллады к самой земле. Через долю секунды советник и сам повергся ниц, уткнув лицо в пыль.

И быстро прошептал по-гречески, не дав возмущенному спутнику и рта раскрыть:

— Смирись, о царь. Ты и сам помнишь, что получилось, когда Агниппа не поклонилась тебе — ты заметил ее. А здесь будет во много раз хуже, поверь мне. Ты не знаешь Нефертити, а я знаю.

— Я знаю, что она гарпия, — скрипнул зубами Атрид. — Жестокое чудовище.

— Прекрасней ее нет во всем Египте, — горько хмыкнул Мена.

— Я хочу взглянуть на нее! — с ненавистью произнес Агамемнон.

— Хорошо, о царь. Ты увидишь всё.

Земля загудела от топота коней летящей колесницы. Мена поднял лицо и, стоя на коленях, завопил:

— Слава прекрасной дочери Ра, солнцеподобной Нефертити!!

— Слава!!! — грянула толпа, поднимаясь на колени и воздевая сотни рук к небу. Теперь не прекращался дикий шум выкриков славословия.

— Смотри, о царь, — сказал Мена.

Агамемнон встал на колени и бросил взгляд на дорогу, оцепленную солдатами.

Там, оставляя за собой длинное облако клубящейся пыли, мчалась сверкающая золотом и каменьями колесница, запряженная двумя белоснежными жеребцами. С двух сторон от нее, чуть отставая, держались простые колесницы охраны.

Царской правила женщина лет двадцати шести. Белое платье, перехваченное золотым поясом, подчеркивало ее стройный грациозный стан, черные блестящие волосы ниспадали вдоль спины — но какова их длина, не позволяли увидеть борта повозки.

С неженской силой и ловкостью направляла она бешено несущихся коней — не останавливая их бега, даже если кто-то из толпы выскакивал прямо под копыта. Лишь насмешливая жестокая улыбка на мгновение тогда трогала ее губы. Несколько окровавленных людей стража уже оттащила с дороги.

Атрид похолодел.

— Мена, что это?.. — прошептал он. — Почему они лезут под колеса, Мена?.. Она же просто… просто давит этих бедолаг! Почему народ не возмущается?!

— Такой уж обычай в этой стране: благословение богов на всю жизнь — прикосновение к царской колеснице, — криво улыбнулся советник.

Царь только ошеломленно покачал головой:

— Это ужасно…

— Что поделаешь… Но взгляни, она подъехала к своему помосту.

Действительно, колесница остановилась, и Нефертити величественно сошла с нее.

Атрид со всей силой ненависти впился взглядом в ее лицо — такое прекрасное, словно выточенное резцом скульптора, на черные волосы с сияющим в них «золотым змеем»… Он искал и не мог найти в этой женщине ничего общего с Агниппой. Лишь глаза — их цвет и разрез — дивно напомнили ему его любимую. Правда, такого холода никогда не было в них…

Невольно Агамемнон подумал, что Нефертити самая царственная женщина из всех, кого он видел. Агниппу даже во время официальных приемов никогда не окружала аура такого подавляющего превосходства, причем без тени спеси и самодовольства.

Лишь немыслимое достоинство.

Молодой правитель грустно опустил голову.

Он понял.

Даже не встреть он Агниппу — ничего бы не изменилось. Итог был бы один.

Этот жертвенник.

Что может лань против львицы?

Царица между тем поднялась на помост и села в одно из кресел. В соседнее опустилась девочка четырех лет, что