Вашингтон, округ Колумбия - Гор Видал

—    Клей еле-еле пролез.— Момбергер показал Бэрдену бумажку с цифрами.— Вот окончательные итоги по округам.

Бэрден изучал список округов, егоокругов; он знал каждый из них, как собственное дитя, знал, как они голосовали за последние сорок лет, знал почему и мог предсказать с немалой точностью, как они проголосуют. Цифры на листке бумаги представляли не абстрактных избирателей, а друзей и союзников, врагов и перебежчиков. Он нашел некоторое удовлетворение в том, что Клей победил крайне незначительным большинством: всего в двадцать две тысячи на более чем миллион поданных голосов.

—    Мы едва не потеряли штат, черт возьми.— Момбергер был мрачен; через два года ему самому предстояло встретиться с теми же избирателями.

Бэрден пытался его утешить:

—    Вам нечего беспокоиться. Через два года Маккарти и в помине не будет.

—    Я в этом не уверен. Смотрите, что он сделал с Тайдингсом, Бентоном и Лукасом [65]. Ей-ей, он проглотил их с потрохами.— Момбергеровский лексикон Дальнего Запада был им почерпнут, как было известно Бэрдену, из тысячи вестернов, прочитанных Джессом в детстве, которое он провел отнюдь не на Дальнем Западе, а в Потакете, штат Род-Айленд. Теперь Джесс вступил уже в столь почтенный возраст, что люди нисколько не сомневались в том, что он и в самом деле путешествовал с Дэйви Крокеттом [66], был знаком с Пэтом Гарретом и как равный имел дело с братьями Джеймсами [67]. Из всех сенаторов Бэрден один знал секрет Момбергера.

—    Ты бы прошел куда лучше, старый дурак! Какого черта ты отказался от переизбрания? — Момбергер пристально посмотрел на него, чуть-чуть задрав голову и слегка прищурив глаза — как бы от яркого солнечного света прерий.

—   О, Джесс...— вздохнул Бэрден. Он выдумал уже такое количество историй, что забыл, какую именно он рассказывал Момбергеру. Официальная версия заключалась, конечно, в том, что он покидает сенат, поскольку, по его убеждению, для него настала пора перестать быть актером и присоединиться к зрителям. К несчастью, допросы с пристрастием вынуждали его к более сложным разработкам темы. Он говорил о книгах, которые намерен написать, об университетах, в которых собирался преподавать, о должности федерального судьи, которую хотел занять, и, конечно, о деньгах, зарабатывать которые он должен был теперь впервые в своей жизни. В последние месяцы он намекал на что угодно, начиная с неизлечимой болезни и кончая желанием всей своей жизни стать послом в Ирландии (в этом заскоке он признался близкому другу государственного секретаря и теперь терзался, представляя себе, что думает о его претензиях эта достопочтенная особа, так как знал, что правительство никогда его не жаловало) .

—    Тридцати шести лет вполне достаточно,— сказал он Момбергеру, на что тот ответил:

—    Черта с два!

К Бэрдену подошел посыльный:

—     Звонили из вашей канцелярии, сенатор. Просили передать, что вас ждет мистер Сэнфорд.

Момбергер несколько озадаченно посмотрел на Бэрдена.

—     Зачем тебе понадобился Блэз Сэнфорд? Уж не собрался ли ты стать одним из его паршивых обозревателей, а?

—    Это не Блэз, а его сын.

—   Тот богатый маленький комми...

—    Друг Дианы, не забывай.

—    Тебе не очень-то везет с зятьями, а?

В коридоре, куда он вышел из сенатского крыла Капитолия, его обняла Айрин Блок.

—  Cher ami! [68]—звенел ее голос. На них глазели туристы.— Ну что за выборы! — Она держала его за запястья, словно он мог вознестись на небо, как святая Тереза.

—    Цицерон сказал, что жизнь похожа на театр...— Но она не дала Бэрдену закончить.

—    Столько милых друзей потерпели поражение! Бедный сенатор Лукас, этот святой, и он должен теперь уйти!

—    Мы все должны уйти, Айрин. Я опаздываю, меня ждут.

—    Но выникогда не уйдете. Я хочу сказать, что вы ведь останетесь в Вашингтоне?

—    Конечно, где же мне еще быть? Где еще могу я заработать на жизнь? — Но и эта патетическая нотка успеха не имела. Она его не слушала.

—    Знать, что вы здесь,— это так помогает жить! Вы не знаете, где найти сенатора Тафта?

Бэрден сказал, что он об этом не имеет ни малейшего представления.

—    В его канцелярии мне сказали, что он в зале заседаний. Вы, конечно, видели результаты последнего опроса? — Ее глаза, ищущие сенатора Тафта, смотрели мимо него.

Бэрден покачал головой и воровски высвободил одно запястье.

—     На Тафте остановили свой выбор практически все республиканские лидеры, а это означает, что он наверняка станет кандидатом в президенты.

Она нахмурилась, когда в сопровождении какого-то ирландца мимо прошествовал приземистый улыбающийся сенатор Маккарти.

—    А как же генерал Эйзенхауэр?

—     У него нет никаких шансов,— решительно отрезала Айрин.— Они его не любят, и я его не люблю. Вы читали, что написал о нем вчера Гарольд Гриффите? Даже онотвернулся от Эйзенхауэра, а вы знаете его пристрастие к военным.

—     Меня ждет Питер Сэнфорд.— Бэрден высвободил второе запястье.

—    Comme il est mechant [69],— сказала она весело.— Вы должны как можно скорее навестить меня: мы будем пить чай a deux [70].— Она многозначительно улыбнулась и потрепала его по щеке своей изящной лапкой.— Но только после января: до тех пор я ангажирована.

Питер сидел один в приемной, читая книжку в мягкой обложке, которую он с виноватым видом запихнул в карман при появлении Бэрдена, но с таким расчетом, чтобы сенатор успел заметить ее название, это были «Статьи федералиста» [71]. Бэрден уже замечал, что с тех пор, как началась война, интерес к прошлому Америки пошел на убыль, во всяком случае вне академических кругов. Для большинства история начиналась теперь с Нового курса, и всякое упоминание о старой республике вызывало нескрываемое раздражение у тех, кто стремился к реформам в настоящем и к совершенству в будущем,— категория людей, к которой Питер явно не принадлежал.

—    Где миссис Блейн?

—    Сказала, что уходит завтракать.

—     Я всеми покинут. Вы видите меня среди руин Карфагена. Задумайся о моей судьбе, и ты поймешь, что только последний день может быть счастливым.

—     У вас меланхолическое настроение,— понимающе улыбнулся Питер и вслед за Бэрденом вошел в кабинет. В центре его стоял огромный ящик, наполовину набитый книгами.

—     Вы же пробудете здесь еще три месяца...

—     Ну и что...— Бэрден развалился на кожаном диване.— Я хочу уйти незаметно, воровски, постепенно. И в тот день, когда истечет мой срок, я исчезну так, что этого никто не заметит.

—     Вы боитесь жалости?

—    Разве я один этого боюсь?

—    Жалости не боятся женщины. И некоторые мужчины.— Питер показал Бэрдену газету, раскрытую посередине.— Вот он, ему рассказывают о результатах выборов.

Бэрден без всяких эмоций посмотрел на фотографию. Клей в форме полковника пожимал руку генерала Макартура, который торжественно поздравлял «новоизбранного сенатора». После утверждения его кандидатуры в июне полковник Овербэри отбыл в действующую армию в Корее. Фронтовой офицер Первой американской механизированной дивизии, полковник Овербэри отказался вести предвыборную кампанию, заявив, что «народ моего штата уже знает, на какой позиции я стою. Как солдат, я не вправе сказать что-либо, кроме того, что грязное дело нужно довести до конца, и я в меру своих скромных сил делаю все возможное».

Бэрден выпустил из рук газету.

—    Он выиграл.— Пожалуй, это было одновременно и самое меньшее, и самое большее, что он мог сказать.

Питер кивнул; его огромное тело едва умещалось в кресле-качалке.

—    С его стороны это было гениальное решение — вернуться в армию. Будет смешно, если он станет теперь настоящим героем только для того, чтобы опровергнуть твою статью.— Бэрден поймал себя на нелепом ощущении, что ему хочется нападать на Питера и защищать Клея.

—   К счастью, до этого не дойдет. Большую часть времени он проводит в штабе, но кто узнает об этом? Особенно после всех тех фотографий, где он запечатлен в бою. Очевидно, он собирается оставаться в Корее до января. И тогда, овеянный славой, он вернется, чтобы занять свое место в сенате.

—   Из него получится хороший сенатор.— Бэрден почти верил тому, что говорил.