Ветер в лицо - Николай Руденко

Коля опрометью бросился к окну, опершись руками о подоконник, запрыгнул в комнату. Он сначала обрадовался — Вера живая и здоровая лежала в постели. Ее голые плечи белели из-под одеяла. Она встала, протянула к нему обнаженные руки.

— Милый, ты пришел!.. Как я рада! Я знала, что ты придешь. Знала... И это замечательно. Ну, иди ко мне, иди. Молодец, что догадался — через окно. Я так крепко спала. Даже не слышала, как ты стучал.

Коля уже готов был броситься в ее объятия. И вдруг, все поняв, оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась затылком о стену, покрытую тонким ковриком. А Коля, не помня себя, выпрыгнул в окно, бросился догонять серую фигуру.

Вон она шагает по улице, самовлюбленно насвистывая какую-то песенку. Сейчас повернет за угол дома и исчезнет в густом вишняке, разросшемся за канавой, никем не саженном. Коля ускорил шаги... Вот он уже догоняет человека в сером наутюженном костюме, в серой шляпе. С разъяренной силой положил ему на плечо растопыренную пятерню, рванул к себе. Фигура качнулась, повернула голову. На Колю глянуло испуганное лицо Сумного.

— Ты? — Скрипнув зубами, процедил Круглов. — Ты, «идейный уровень»?! Сволочь!

Сильным ударом сбил его с ног. Сумной, упав на локоть, искоса поглядывал на Колю.

— Встать!..

Сумной стоял на одном колене, хлопал глазами. Правый глаз налился кровью, начал запухать. Серое скуластое лицо с ямочками от недавних угрей перекосилось от страха.

— Тебе сказано — встать! — Повторил Круглов.

— Коля, прости... Я не виноват... Она позвонила.

Эти слова совсем вывели Колю из равновесия. Какой червь! Ему дается возможность защищаться, а он стоит на коленях и оправдывается. Схватил его за шиворот, поставил на ноги.

— Ты... Я не знал отвратительнее чудовища. У тебя две души или нет никакой. Ты...

— Я не позволю оскорблять! — Пискляво, испуганно кричал Сумной. — Кто дал право? Я напишу...

— Напишешь?.. Пиши!..

Новый удар снова свалил Сумного.

— Пиши! — Восклицал Круглов. — Напиши, что я политически несознательный, что я с пережитками, что я хулиган... Пиши! Читай свои проповеди. На этот раз все будет правильно. Все точно... Да, с пережитками. Встать!

Сумной заметил, что Круглов придерживается закона «лежачего не бьют», поэтому не спешил выполнять команды. Коля снова схватил его за шиворот, поднял, поставил перед собой.

— У тебя две морали?.. Получай за каждую из них! Потому что обе фальшивые... Почему стоишь и моргаешь? Ну?.. Да защищайся же, слышишь?!

Теперь уже удары сыпались один за другим. Колю привела в чувство только чья-то легкая рука, что легла ему на плечо. Отбросил Сумного, оглянулся. Перед ним стояла Лиза. Она смотрела на Колю печальным, сочувственным и укоризненным взглядом.

39

Когда Козлов зашел в кабинет парторга, Доронин поднялся ему навстречу, пригласил сесть. За последние несколько дней Макар Сидорович похудел, загорелая на солнце лысина стала чугунноматовой. Тонкая кожа на ней облазила, оставляя розовые пятна. Видно, Доронин провел с непокрытой головой не один час над телом отца.

Козлов был одет в дешевый хлопчатобумажный костюм с широкими серыми полосками. Каштановые волосы, как и раньше, вились мелкими кольцами, но их было видно только тогда, когда он поворачивался к собеседникам затылком. От лба до половины черепа сверкала потная лысина. Козлов поставил палку, сжал ее между коленями, положил на нее худые руки. Лицо у него тоже было худое, глаза бесцветные, пепельные, будто вылинявшие.

— Ну, рассказывайте, — приветливо обратился к нему Доронин. — Надеюсь, что все в порядке?.. Теперь надо подумать о квартире. Ничего, это мы устроим. Придется какое-то время пожить в общежитии.

Не поднимая на Доронина невеселых глаз, Козлов, сказал:

— Не в том дело, товарищ Доронин. Общежитие что... Отказали мне.

— В общежитии отказали? — Удивился Доронин. — Кто? Солод?

— В работе отказали... Не нравлюсь почему-то. Хотя я, правда, догадываюсь...

Доронин внимательно посмотрел на Козлова, будто желая убедиться, тот не ошибается. Глаза его сузились, кожа вокруг них собралась складками.

— Не может быть. Это какое-то недоразумение. Я сейчас позвоню Голубенко.

— Не надо, — остановил его Козлов. — Не надо. Я не за этим к вам пришел. Есть дело гораздо важнее.

— Нет, это безобразие, — возмущался Доронин. — Простите, я сейчас...

Он потянулся к трубке, но худощавая рука Козлова осторожно сняла его руку с телефонного аппарата.

— Не стоит. Мне надо отдохнуть хоть несколько месяцев. Набраться сил. А тут... Работа найдется. Я не об этом. Меня сейчас волнует другое. Дело очень деликатное... Пожалуйста, выслушайте...

Доронин отодвинул папку с бумагами, выключил телефон, чтобы не мешали звонками.

— Я слушаю. Пожалуйста.

Козлов рассказал о немецком лагере для военнопленных, о приезде власовского офицера, о том, как неожиданно исчез из лагеря Солод и как после этого начались расстрелы командиров и коммунистов. Козлову удалось бежать, когда пленных вели на расстрел.

— Ну вот, видите, — закончил Козлов. — Я был осужден за то, что якобы это моя работа... Якобы я доносил. Были какие-то письма. Кто их писал — не знаю... Но думаю, что Солод. Для чего это ему, если бы... У меня нет никаких доказательств. Я только прошу проверить. И потом этот отказ... И Голубенко... Ничего не понимаю.

Долго еще Доронин расспрашивал Козлова о подробностях побега из лагеря, о службе Солода в полку, а на прощание попросил не терять с ним связь, заходить в партком и, когда появится желание — домой.

Рассказ Козлова его серьезно обеспокоил. Возможно, Козлов ошибается. Солод не скрывал, что был в плену. Но полковое знамя!.. Однако надо проверить.

Доронина удивило загадочное поведение Голубенко.

Заверил человека, написал резолюцию — «в приказ», а потом... В чем тут дело? Макар Сидорович и раньше замечал, что Солод имеет на него влияние. Неужели это объясняется только бытовой дружбой? Или в основе их дружбы лежит что-то другое?..

Личные дела Голубенко и Солода он знал хорошо, не видел в них ничего подозрительного, поэтому не было никакой необходимости пересматривать их снова. И все же в его распоряжении пока что не было другого средства для объяснения их поведения. Он хотел пригласить из отдела кадров хорошо знакомые ему аккуратные папки с анкетами и биографиями, но передумал — лучше поехать в военкомат, там личные дела значительно полнее, в них отражен каждый шаг в прохождении военной службы.

Начальник третьей части военкомата майор административной службы Голобородько хорошо знал Доронина и поэтому без лишних колебаний, достав из шкафа дела Голубенко и Солода, положил их у себя на столе, а сам перешел в другую комнату.

В личном деле Федора вновь не было ничего подозрительного — день за днем, год за годом отражалась в нем военная служба инженер-капитана Голубенко, и от приказов о присвоении воинского звания, о награждении орденами, которые были здесь в оригинале, от коротких описаний его заслуг на Доронина повеяло знакомым дымком солдатских костров, ароматом фронтовой махорки и запахом окопного пота...

На одном документе Доронин сосредоточил особое внимание — он говорил о Федоре как о человеке храбром, самоотверженном. Это была докладная записка командира части на имя командира дивизии. В ней рассказывалось о том, как старший лейтенант Голубенко с небольшой группой саперов под бешеным огнем вражеских батарей наводил переправу через реку Ингул. Трижды в сутки фашистские снаряды прямым попаданием разрушали переправу, и трижды саперы во главе с Голубенко восстанавливали ее под непрерывным обстрелом. А когда взрывом бросило в воду последних двух саперов, Голубенко спас одного из них, затем попросил у командира роты трех солдат-добровольцев и пополз на переправу в четвертый раз, чтобы снова починить ее...

Личное дело Голубенко не было распухшим, в нем не было ничего лишнего, и все, что попадало сюда, подкалывалось, безусловно, другими людьми, без участия Федора. Он, как видно, очень мало интересовался этой папкой, никогда в нее не заглядывал, потому что в ней, например, числился только номер приказа о присвоении ему очередного звания инженер-капитана, а выписки из него не было. Если бы Голубенко был в этом заинтересован, можно было бы запросить из части и подколоть к делу.

Доронин обратил на это внимание только потому, что папка с личным делом Солода была, наоборот, распухшей от бумаг, толстой, как мертвая камбала, которую выбросило на берег штормом. В ней были тщательно собраны и подшиты все до одного приказы о постепенном продвижении Солода по служебной лестнице, о награждении его орденами, характеристики из каждой части, где ему довелось служить. Встретил здесь Доронин и ту военную характеристику, в которой рассказывалось о спасении знамени полка. Была здесь выписка из истории болезни, гласящая о тяжелом ранении, а также характеристика из госпиталя, — в ней говорилось, что подполковник Солод при лечении проводил активную политико-воспитательную работу среди раненых бойцов и офицеров...