Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Он, ничтожный, стал дверью для заразы большевизма, дверью в народ. Он — ужасный и гибельный пример… Убрать его… Скорее, завтра… я приказываю… Смерть… Смерть… Спешите, а то поздно… Убейте его… Приказываю…

Старец забился в припадке.

А Санджар, покачиваясь в седле, все думал: «Где же я видел такую надпись, на чьей руке?»

Внезапно он встрепенулся. В темноте на дороге послышался топот многих коней. Курбан, следовавший поодаль, подъехал ближе.

— Кто идет? — крикнул Санджар.

— Мы идем, поступью барса, — ответил чей–то голос.

Тогда командир остановил коня и резко сказал:

— Вы джигиты, а ведете себя, как дети. Я послал вас в мазар совсем не для того, чтобы вы там пили водку, да еще во время зикра.

— Но это была военная хитрость, — простодушно возразил один из джигитов. — Дервиши и всякие ишаны подумали: «Это мюриды из басмачей, опьяневшие от близости к аллаху». А мы знали, что было очень опасно. Вот и придумали: ведь ангел смерти Азраил — правоверный мусульманин, коему вино запрещено. Ну, он и не захотел бы прилететь и оскверниться общением с нами. А потом… ведь нельзя же спокойно смотреть на этих дервишей. Они кричали и ревели, как быки, завидевшие корову. Недаром у нас есть пословица: «Пир — корова, мюриды — быки».

И он хихикнул, очень довольный своей шуткой.

VIII

«Живописная альпийская природа, патриархальные пастушеские нравы, тонкие красивые лица, цветущее здоровье аборигенов, — вот что характеризует эту, открывшуюся перед изумленными пионерами культуры, счастливую горную страну…»

Николай Николаевич перевернул измятую страницу книги, посмотрел на обложку и снова прочитал, уже про себя, о пионерах, цветущем здоровье и патриархальных нравах. Затем он обвел глазами невзрачную, слепленную из грубо отесанных кусков гранита, вросшую в скалу клетушку — обычное жилище горца — почти отвесно уходящий ввысь оголенный склон горы, начинающейся прямо со двора, и хаотическое нагромождение пиков и зубчатых вершин под ногами. Кругом камни и скалы — угрюмые, неприветливые. Взгляд его задержался на пожилом горце, зябко кутавшемся в халат, вернее на его руках, покрытых толстым слоем коросты.

— Интересно, что сказал бы этот писака, нацарапавший в угоду своим высоким покровителям вот эти самые мармеладные строчки, очутись он лицом к лицу вот с этаким дядей, которого разъедает чесотка, сифилис и черт его знает еще что? Что бы он сочинил, этот царский холуй, о «счастливой стране»? Не беспокойтесь, — усмехнулся Николай Николаевич, заметив смущение на лицах собеседников, — он по–русски ничего не понимает. Так вот представьте… кстати, его именуют Наджметдином… какой конфуз у меня с ним получился вчера. После неисчислимых изъявлений благодарности он взял у меня лекарства и отправился… Куда бы вы думали? Прямехонько в мечеть к имаму, который занимается по совместительству врачеванием. И заметьте: гонорар, уплаченный табибу — николаевский серебряный рубль и две курочки. Мне же он хотел презентовать десяток яиц. Так котируется в сем тихом селении знахарства и современная, передовая научная медицина. Ты зачем опять пришел?

Последний вопрос относился к горцу в рваном халате. Тот живо поднялся на ноги и, отвесив почтительный поклон, проговорил:

— Помогите, доктор. Надо лекарство, много лекарства.

— Не буду я тебя лечить. Пусть тебя лечит имам. Горец поклонился еще ниже:

— Ой, господин доктор. Не меня нужно лечить, жена у меня умирает.

— Что с ней? — встревожился Николай Николаевич.

— Бог знает. Только недавно я женился на ней…

— Недавно женился? — вырвалось у доктора. — А сколько лет ей, твоей жене?

Горец с достоинством выпрямился.

— Не знаю. К тому же спрашивать о возрасте жены постороннему мужчине се подобает.

— И кафиру вдобавок, — добавил Николай Николаевич. — Понятно. Но как же я, кафир, буду лечить твою жену? Ты же не позволишь мне взглянуть на нее…

— Она протянет тебе руку, и ты по руке определишь болезнь.

— Тэ–тэ–тэ! Номер не пройдет. — Николай Николаевич опустился на камень.

— Ей очень плохо, — забеспокоился горец. — Она умирает. Хорошая жена. Молодая…

Он сел на землю и начал картинно всхлипывать.

— Так вот: прежде чем лечить, я должен буду посмотреть больную. Понятно?

Горец медленно соображал. Затем он поднялся на ноги и проскрипел:

— Ты можешь ее смотреть всю, но лицо она тебе не откроет.

— Хорошо, идем, — сказал доктор, снимая с седла хурджун, где лежал его чемоданчик с хирургическими инструментами. — А вы, товарищи, — обратился он к бойцам, — скажите командиру, когда он придет, где я…

Прошел час, другой, а доктор не возвращался.

Хотели уже идти на поиски, когда прибежала девочка и стала о чем–то шептаться с хозяйкой дома — маленькой добродушной старушкой.

Та долго качала головой, расспрашивала и, наконец, сказала:

— Русский табиб лечит жену Наджметдина. Табиб хочет разрезать живот женщине. Он сказал, что если не разрежет живот, то она умрет в страшных муках к утру. Русский табиб говорит, что если сделать так, как он говорит, то, во славу аллаха, она будет жить. Пойду посмотрю своими старыми глазами, что там такое.

Старушка ушла, а через несколько минут по дороге, проходившей над самым обрывом, промчались во весь опор несколько всадников, и почти тотчас во дворе появился Кошуба.

Командир был взволнован.

— По коням! — отрывисто бросил он.

И вдруг заметил отсутствие Николая Николаевича.

— А где этот оглашенный доктор? Опять ушел в горы цветочки собирать? Когда он к порядку приучится!

Кошуба сразу же забеспокоился, потому что Николай Николаевич был «гражданским лицом» и в горы с отрядом поехал по собственному желанию «для врачебной практики».

Кошубе объяснили, что доктор ушел к тяжело больной. Спешно, пока шли сборы, послали за Николаем Николаевичем. Посыльный вернулся почти тотчас же.

— Что? Записка?! — закричал Кошуба. — А ну, давай–ка записку. Черт! «Ехать не могу, приступил к операции. Перитонит. Больная очень плоха». Он с ума сошел… Идем!

Около ворот дома Наджметдина толпились женщины. На зов командира в дверях появился хозяин.

— Где русский табиб? — спросил Кошуба. — Позовите его сюда.

Горец ушел. Минуту спустя он вышел снова.

— Он говорит, что не может.

Кошуба стремительным шагом направился к двери, но хозяин преградил ему дорогу:

— Не ходи, командир! Только доктор может видеть мою жену, лишенную покрова. Ты не должен входить.

Кошуба торопливо раскрыл планшет и написал на клочке бумаги несколько слов.