Мой друг Сибирцев - Виктор Вучетич

— Водой заливай! Соседей, говорю, заливай, перекинется огонь-то! Ну, чего рот раззявил? Полезай на крышу да ведро подхватывай! Эй, бабы, еще воды тащите!

Кузнец подошел к бричке, хмуро взглянул на попа:

— Прикатил, значица, Павел Родионыч? Ну-ну… Грех говорить, да чую, сам ты беду накликал. Ну да господь те судья… Не у одного у тебя горе-то нынче. Эвон сколько мужиков бандюки положили. Загляни в храм-то — увидишь… А в доме твоем они самые вместе с атаманом своим пировали, стало быть. Вот так, святой отец! — кузней в сердцах махнул рукой и отошел к мужикам.

“Сам накликал, — колоколом бились в мозгу слова кузнеца. — Надо ехать! — сверкнула мысль. — Бежать!.. Но куда, куда теперь бежать?.. Варя! Куда от нее? И где она? Нет… У престола господнего…”

Павел Родионович услышал конский топот и с трудом повернул голову. На площадь влетела бричка с пулеметом на задке. Из нее выбрались двое. Одного он знал — злыдень Баулин. Другого — в кожаной тужурке и фуражке — видел впервые. Приехавшие размяли ноги и пошли к нему, о чем-то переговариваясь.

— Гражданин Кишкин будете? — строго спросил незнакомый. — Настоятель местный?

Павел Родионович слабо кивнул, прикрыв глаза ладонью.

— Вы арестованы, как злостный пособник бандитов, — продолжал незнакомец. — Ордер на арест предъявлю в Козлове, в чека.

— Господи! — испуганно запротестовал Павел Родионо­вич. — Да какой же пособник? У меня у самого горе… Жена моя, Варюшка… Дом вот…

— А про то нам ваш свояк Маркел расскажет, — неумолимо заявил незнакомец. — Баулин, запри его куда-нибудь… А, черт, куда его запереть?! Все равно запри и своего приставь, и чтоб глаз не спускал.

“Все! — понял Павел Родионович, услыхав от чекиста имя Маркела. — Теперь конец…” И ему стало все равно.

В воротах церковной ограды, куда повел его продармеец, приставленный Баулиным, он вдруг увидел Егора, стоящего посреди двора в полной растерянности.

— Батюшка, — всхлипнул старик, утирая слезы рукавом рясы, — погорели мы с тобой, осиротели… И-эх! Бяда, милай!.. Мою-то пристроечку тоже сожгли вороги. Сироты мы теперя…

— Ну что ты, Егорий? — отец Павел горько усмехнулся и потрепал его по плечу. — Несть числа человеческим стра­даниям. А ты — пристроечка…

— Варвару-то Митарьну, — захлебываясь слезами, продолжал старик, — бандюки сильничали… Марфушка твоя сказывала, она сбяжала, умом тронулася. Сильничали, а посля сожгли… Уж так кричала, батюшка…

Отец Павел окаменел.

— А ето вот я у атамана в кармане взял. На выгоне он, батюшка, конем придавленный насмерть.

Старик протянул отцу Павлу его золотой наперстный крест, кольца и сережки жены… Сережки с изумрудами! Они были в багровых пятнах засохшей крови. И крест, и кольца!.. Ее обручальное кольцо…

Павел Родионович ничего не сказал, он повернулся и молча, на ощупь, словно слепой, поднялся на паперть.

— Возьми, батюшка! — крикнул вдогонку старик.

Но он молча вошел в церковь и сел в темном углу притвора, опустив лицо в колени.

…А ночью, воспользовавшись тем, что охрана заснула, он неслышно поднялся на колокольню и, обратись к мерцающим внизу, чадящим углям сгоревшего своего дома, прошептал:

— Иду к тебе, Варюшка, иду, матушка… Прими душу мою…

Можно было подумать, что это ветер осторожно тронул высохший древесный лист и плавно кинул его с высоты на затянутый ползучей травкой церковный двор.

Играя плеткой и вытирая лысину клетчатым платком, Нырков бодро вошел в калитку и заспешил к террасе Си­бирцев сидел на нижней ступеньке, сжав виски ладонями.

— Ну, Миша! — восторженно закричал Илья. — Отбились! Хана банде! Почти всех положили. Остальных доло­вим.

Сибирцев предостерегающе поднял руку и с трудом встал.

— Ты чего? — удивился Илья. — Что тут случилось?

— Тише, Илья, — сказал Сибирцев и взял его под руку. — Пойдем-ка, брат, отсюда.

Они вышли на дорогу и спустились к речке. Сели на выбеленный солнцем корявый ствол старой ивы, опрокинутый недалеко от брода.

— Вот здесь Баулин наших, которые в засаде были, отыскал, — сокрушенно заговорил Нырков. — Зарезали их. У Федьки моего так цигарка в руках и осталась. По ней-то, видать, их и обнаружили… А говорил ведь им, чтоб ни-ни, никакого движения! Ножами их, промеж лопаток. Знать, и охнуть не успели.

Нырков стал подробно рассказывать, как отбивались в сельсовете, как потом в церкви пришла ему мысль послать в усадьбу старика в качестве связного. Бравый оказался дедка, в самый раз появился с весточкой от Сибирцева и здорово облегчил задачу Бандиты сами в мышеловку попали — в поповскую усадьбу, да и у мужиков иного выхода не оставалось: поневоле взялись за оружие, даже те, кто хотел бы отсидеться, мол, моя хата с краю… А когда пулемет поставили на бричку и так чесанули, что щепки полетели, тут и вовсе среди бандитов паника поднялась. Ринулись кто куда. Многих положили, в плен взяли. Тот же дедка помог опознать среди убитых “атамана”. Валялся он на выгоне, придавленный насмерть конем.

В церкви теперь — как военный бивуак. Тут тебе и пленные, и раненые, и покойников сложили, и лазарет, и охрана. Все тут. Даже арестантская. А пленные сейчас роют братскую могилу на площади перед сгоревшим сель­советом. Надо мужиков хоронить. Двенадцать человек насчитали. Бабы воют, да что поделаешь? Могло быть хуже…

— Кабы не ты, Миша, запалили бы село. Как есть завалили бы! — Нырков с участием посмотрел на молчащего Сибирцева. — А, была не была, угости, что ли, папироской-то!

Сибирцев протянул коробку “Дюбека”. Илья закурил папиросу, закашлялся, отмахнулся ладонью от дыма.

— Ну, чего ты молчишь? Дело ведь какое сделали!.. А без жертв, сам знаешь, не бывает.

— Видишь ли, Илья, — Сибирцев тоже закурил и после паузы сказал: — Не знаю, как тебе объяснить… В общем, слушай… Тот, кого вы на выгоне нашли, он — не атаман. Правая его рука. Подхорунжий Власенко. А атаман всю ночь со мной был. И фамилия его, Илья, знаешь какая? Сивачев.

— Погоди, — Нырков затоптал каблуком папиросу. — Какой Сивачев?.. Так ведь эта усадьба… Нет, постой, ты чьи часы передавал?

— Все верно. Сивачева. С которым мы вместе там были. Якова Сивачева. Сына Елены Алексеевны и Машиного брата… А он видишь где оказался?..

— И что? — растерянно спросил Нырков.

— Убил я его, Илья… А мать умерла.

— Умерла… — повторил Нырков. — Ты что же, Миша, прямо… при ней?

— Господь с тобой, — нахмурился Сибирцев, — там, у речки…

— Да он же бандит! Да за это знаешь?!

— То-то и оно, что знаю, Илья. Только это он для нас с тобой бандит, а для Елены Алексеевны — сын. Видишь теперь, как все обернулось? Тут, Илья, разобраться — одной головы мало.