Филумана - Валентин Шатилов

Речь моя длилась около двух часов. Я ходила по кругу, я перебрала все восторженные эпитеты по сто пятьдесят раз. От такой приторности, повторяемой раз за разом, я уже сама себе напоминала рахат-лукум. Большой и одуряюще-ел ад кий. Но результат – о, результат был налицо!

Первые тридцать минут толпа до конца не могла уяснить сути моего восхищения. После какого-то по счету повтора до присутствующих наконец дошло, что я хвалю их самих. И хвалю в том числе за то, что они так верны князю, что будут ждать его сколько угодно времени. Ждать, чтобы я ему сказала спасибо и чтобы он им сказал спасибо. И, таким образом, я оказывалась совершенно необходимым элементом ожидания.

Когда на пятидесятой минуте эта мысль овладела умами собравшихся на вече, я уже ясно видела, как в их головах мои слова устремились по иссохшимся каменистым руслам любви к своему господину – живительной влагой признания важности Служения Господину, столь необходимой каждому анту. И источником этой животворной жидкости оказалась для них я. Включенная в процесс Служения Господину, я из страшного врага чудесным образом трансформировалась в друга, в верную поддержку для их рабской любви.

На этом можно было бы и завершить свою речь, но я не рискнула. Еще битый час я закрепляла достигнутое, славя нас: их, их князя, их любовь к нему, а также наше совместное ожидание княжеского выздоровления.

В том, что это выздоровление наступит, мог теперь сомневаться только тот, кто на самом деле князя ну нисколечки не любит! То есть только враг любого честного анта. А я таким врагом не являлась. И потоки моих сладких слов смыли последние завалы предубеждения, возведенные в их головах.

Когда на исходе второго часа я почувствовала, что окончательно теряю голос, то заверила их напоследок:

– Теперь каждую неделю мы будем собираться на вече! Потому что мне просто не терпится видеть вас снова и снова! Таких замечательных, таких восхитительных людей, так прекрасно любящих своего князя! Ура князю!… – прошипела из последних сил и замахала руками толпе.

– Ура! – грянуло вече мне в ответ.

Они искренне были благодарны мне. За то, что я вижу их любовь к господину, за то, что хвалю эту их любовь и на следующей неделе вновь скажу им о том, как все это хорошо и замечательно. Они улыбались мне и радовались, как дети куску торта.

Я снова шла через толпу, но это было совершенно не похоже на мое шествие недельной давности. Теперь меня любили – не так, как князя, но как их верную союзницу в любви к князю. Все сословия, все ремесла, от самых богатых – до самых бедных. Я была им нужна. И даже их ненависть ко мне, которую кто-то искусно раздувал, оказалась оборотной стороной тоски по любви к господину. Тому господину, что не мог сейчас быть с ними.

Войдя в ворота кремля на ногах, подгибающихся от нервного и физического истощения, я шепнула Бокше:

– Воды!

Он помчался выполнять пожелание своей обожаемой госпожи, а я, едва доковыляв до своей комнаты, рухнула на кровать

– Вода, госпожа княгиня! – прошептал Бокша из-за двери.

– Давай! —каркнула я пересохшим горлом, думая о том. что на следующее вечевое выступление надо будет захватить по меньшей мере бутыль этой столь нужной для оратора жидкости.

Я хлебала ее и понимала: никакой щербет не сравним по сладости с чистой родниковой водой. Последнее, что я услышала, проваливаясь в сон, это был громкий восхищенный голос Никодима, который, захлебываясь от восторга, кричал на Ани-кандра:

– Я же говорил тебе – она госпожа! Настоящая госпожа! А ты не верил!…

И столько преданности было в его голосе, что я не сомневалась: завтра же он попросит у меня разрешения присягнуть цветам рода князей Шагировых.

Но назавтра этого не произошло. И не потому, что Никодим передумал, – просто не нашлось времени на это.

Сначала я заблудилась. Прямо в кремле. Площадь его была не столь уж и велика, но помещения уходили и вверх – под самые шпили сторожевых башен, и вниз – в глубокие скальные катакомбы.

Вот в этих катакомбах я и заплутала.

Мы с Бокшей обследовали вдвоем глубинные коридоры. Он нес факел, я запоминала дорогу. Да, видно, запоминала не слишком добросовестно. Или вчерашний стресс сказался.

О стрессе я подумала, когда мы после очередного поворота вышли не к ступенькам, ведущим наверх, к жилым помещениям, а к залу с самыми настоящими сталактитами и сталагмитами. Эхо капающей воды громко отдавалось под его обширными сводами. Посреди зала имелся даже ручеек, собиравший все эти капли и тут же исчезавший с ними в трещине стены. Было сыро и знобко.

– Давай-ка попробуем вернуться, – предложила я Бокше, но тут же раздумала это делать: в колыхании факельного пламени за одним из сталагмитов блеснуло нечто золотистое.

Бокша покорно поплелся за мной в ту сторону. Это оказалась большая арка в сером граните, отделанная, и правда, старой, местами облупившейся, золотой окантовкой. За такую арку грех было не заглянуть.

Заглянули. Обнаружили прямой, ровный коридор, теряющийся в темноте.

Раз прямой, значит, нет опасности заплутать в поворотах.

Ободренные этим рассуждением, мы ступили в коридор, но не успели пройти и половины его, как сзади ахнуло тяжким грохотом.

Я вздрогнула. Бокша даже ухом не повел.

– Бокша, ты слышал? По-моему, нас завалило? – промямлила я.

– Что слышал, госпожа княгиня? Все тихо! – успокоил меня ант.

После такого ответа я разволновалась еще больше – не начались же у меня в самом-то деле слуховые галлюцинации!

– Вернемся и посмотрим! – приказала я, слегка заикаясь от неприятного предчувствия.

Бокша как ни в чем не бывало повернул назад. Я осторожно жалась за его спиной.

Он спокойно топал по прямому коридору к золоченой арке, а мне с каждым шагом становилось все тоскливее и тревожней. Когда долгожданная арка заблистала впереди, а за ней проглянул зал с ручейком, мой ужас был уже просто паническим.

– Бокша, там все нормально, ничего не обвалилось, мы увидели, проверили, пошли назад! – цепляясь за его руку, забормотала я.

И вдруг обнаружила, что не слышу мыслей моего анта. Это был очень опасный знак. До сих пор такое бывало только в зоне действия тетарта, активированного нубосом, – не дальше трех-четырех метров от него. Но здесь, на бог знает какой глубине?

Бокша послушно повернул обратно в коридор, не выразив никакого протеста. Он по-прежнему повиновался мне! Это как раз был хороший знак. Я сделала вывод о непричастности тетарта к моей внезапной телепатической глухоте.

Но теперь геометрически правильные линии коридора уже не казались мне столь успокаивающими. Мы плелись во мраке по его ровному полу, идущему чуть под уклон, пока не уперлись в стену. В тупик, раздваивающийся направо и налево на чер-нильно-темные отверстия боковых проходов.