Реанимация чувств - Ирина Степановская

– Что с тобой? – спросил через минуту Барашков, заметив, что Тина выглядит странно и вся дрожит.

– Есть у нас водка? – поинтересовалась Тина.

– Сейчас разведем спирт, – быстро отреагировал Ашот.

– И споем?

– Споем! – хором ответили Ашот и Барашков.

Через полчаса случайно заглянувшая в ординаторскую Марина увидела удивительную картину: на синем диване в обнимку, как в греческом танце сиртаки, сидели рядком Аркадий Петрович, кудрявый и рыжий, как греческий бог; Ашот Гургенович, подвижный, как ртуть, остряк и дамский угодник с лицом Пушкина, только без бакенбардов, и Валентина Николаевна, усталая блондинка с курносым носом, зелеными глазами, веснушками и очаровательными кругленькими коленями. Они яростным шепотом хором пели, а Валентина Николаевна еще и осторожно прихлопывала в такт по коленке своей маленькой ручкой с некрашеными ногтями, высунувшейся по локоть из короткого рукава старенькой кофточки.

Если я заболе-е-ю, я к врачам обращаться не ста-ну!Обращусь я к друзья-я-м, не сочтите, что это в бреду…

Перед ними на покрытом газетой стуле, заляпанном краской, стояли два пакета кефира, три неполных стакана разведенного спирта, лежали грубо нарезанные куски колбасы и неровно наломанные булки. А сверху, с обшарпанной, выкрашенной масляной краской стены, на все это великолепие равнодушно и издалека смотрел с портрета их коллега Валерий Павлович Чистяков.

28

Новогодние праздники были уже на носу. Наступил последний день старого года. До боя курантов со Спасской башни оставалось всего несколько часов. Радиоприемник в кухне торжественно провозгласил, что в Петропавловске-Камчатском – полночь. Термометр, висевший за окном квартиры Тининых родителей, показывал минус четыре, и в начавшем синеть воздухе появились чудесные новогодние снежинки.

Мать Тины в нарядном платье и фартуке поверх, напевая, нарезала на кухне салаты. Отец, в костюме и галстуке, разбирал завернутую в газету елочную гирлянду. Сама Тина, сидя на кровати у Леночки, держала на коленях коробку с елочными игрушками и, осторожно освобождая каждую от старой папиросной бумаги, складывала горой на одеяло. Огромная пахучая елка, распространяя ни с чем не сравнимый аромат, уже стояла в углу их детской.

– Все так, как было когда-то, помнишь? – посмотрела Тина на Леночку.

Та улыбнулась, моргнула ресницами. Тина еще раз взглянула на нее, уже профессиональным взглядом, и с замиранием сердца опять отметила, что с каждым днем Леночка худеет все больше и ее маленькое личико старого ребенка все острее обтягивается кожей.

– По телевизору сейчас "Ну, погоди!", хочешь посмотреть?

Леночка опять моргнула ресницами, и Тина включила стоявший возле кровати маленький телевизор.

– Валечка, тебя к телефону! – крикнула мать.

Осторожно, чтобы не уронить игрушки, Тина встала и вышла в коридор.

Звонила Аня Большакова. Тина несколько раз виделась с ней. Однажды Аня даже уговорила ее сходить в церковь, устроиться петь в хоре. Только не в католическую, как они тогда мечтали в больнице, а в православную. До католической было далеко добираться. Они пошли. Их выслушали, предложили приходить. Анна стала ходить, а Тина не смогла. Она не могла ни расслабиться в церкви, ни сосредоточиться. Ее отвлекали собственные мысли и чужие люди, которых она видела во время пения.

Искренне верующие истово крестились, вымаливая у бога кто прощение, кто надежду. Они ее раздражали. Те, кто молился напоказ, по обязанности, или чтобы показать господу и публике себя, раздражали еще больше.

Тина решила, что принесет гораздо больше пользы, если не будет тратить на это время, а поможет дома с Леночкой, частично разгрузив мать. Даже выучила все марки и достоинства холодильников и стиральных машин, чтобы отвечать вместо матери по телефону. Леночка сначала недовольно кричала, а потом привыкла, что Тина теперь живет с ней. Зато мать была совершенно счастлива. С неизвестно откуда взявшимся молодым задором она ходила по выставкам и музеям, будто заново открывая для себя Москву.

"Как я виновата, что ничего не делала для нее раньше!" – думала Тина.

Мать упросила ее не уходить на квартиру и какое-то время не устраиваться на работу.

– Тебе надо подумать обо всем и хотя бы немного отдохнуть, – говорила она. – Уж мы с отцом тебя прокормим, а карманные деньги я буду тебе отдавать за те консультации, что ты даешь по телефону вместо меня.

Тина установила себе срок пожить у родителей до Нового года.

– Но я буду обязательно к вам приходить. И у тебя появится свободное время! – говорила она матери.

Откуда-то на Тину свалились бывшие школьные и институтские друзья, стали приглашать в гости. Но Тина к ним не ходила. Ей не о чем было рассказать друзьям. Жизнь незаметно пролетела мимо нее: она никуда не ездила, ничего не видела, ничего не умела, кроме одного – лечить. "В каком-то смысле, – думала Тина, – жизнь моя была похожа на Леночкину. Она тоже протекла в замкнутом пространстве".

Теперь, когда Тина ходила по улицам, она вдруг с удивлением провинциалки, не бывавшей в Москве с десяток лет, замечала новые дома и магазины, выросшие за это время. Отмечала возникшие непривычные ракурсы родного города, незнакомые будочки банкоматов и телефонов-автоматов. Она с удивлением рассматривала новые марки машин, стеклянные автобусные остановки, заходила в супермаркеты и внимательно разглядывала бутылочки с соусами, разные сорта креветок и вин. Однажды Тина увидела, как изменилась схема линий метрополитена, и поняла: что бы с ней ни случилось, она больше не хочет назад, в прежнюю жизнь, в которой были только больница, сын и муж, но на самом деле не было ничего, кроме хлопот и работы – ни настоящего дома, ни любви, ни радости.

И все-таки она ждала звонка сына. Он так ведь и не позвонил ей ни разу. Но Тине почему-то казалось, что вот сегодня, в канун Нового года, Алеша должен ей позвонить. Она прислушивалась к телефону. В конце концов, если уж не ей, то хоть бабушке с дедушкой. Они-то с ним не ссорились. И пусть даже не напрямую, но через них она надеялась узнать, как он живет, здоров ли, готовится ли поступать в институт.

"Выучился бы только, на остальное плевать! Пусть не любит меня, если не хочет. Да пусть хоть сто раз не любит, но только бы нашел свое место в жизни!"

И вот сейчас, когда мать позвала ее к телефону, Тина почему-то подумала, что это звонит сын.

– Представляешь, мне хочется снова отравиться или повеситься, – сказала Тине Аня Большакова. – В театре капустник, а меня даже не пригласили! Как будто я не отработала там целых пятнадцать лет!

– Сочувствую, – сказала Тина. – Но, наверное, капустник в театре не главное. Устрой капустник дома!