Штурманок прокладывает курс - Юлий Анненков

— Понимаю. Какого типа шлюпка?

— О, совершенно нового! Смотрите! — Ригер оживился, вытащил из ящика чертеж. — Двигатель бесшумный, аккумуляторный. Превосходная остойчивость. И в то же время сидит неглубоко. Эта шлюпка будет укреплена на носовой надстройке подводной лодки типа «U-1». Она всплывет в пятнадцати кабельтовых от берега. Дальше вы пойдете своим ходом.

— Могу ли я ознакомиться с судном?

— В Констанце. Там проведете тренировку группы.

Я не задавал лишних вопросов. Ригер принял это за некоторую растерянность.

— Вы предполагали спуститься по парадному трапу прямо на пирс под звуки оркестра?

— Никак нет, герр капитан цур зее, у меня изрядная практика в управлении шлюпкой.

— Это послужило одной из причин, чтобы доверить вам руководство операцией. Лишние люди не нужны. Вы, механик-электрик, который уже находится в Констанце, фрау Ирма и двое русских.

— Речь шла еще об одном русском — моряке?

— А вот это, герр Вегнер, вторая причина, по которой выбор пал именно на вас. Вначале мы собирались использовать вас на более знакомом вам Средиземном море, но вы владеете русским языком, и, кроме того, на Черном море подвизается ваш приятель Лемп. Ялтинская абвергруппа.

Неужели снова ловушка? Как можно спокойнее я спросил:

— Его же, кажется, хотели перевести в Нормандию?

— Этого хотел сам Лемп. Он мотивировал свое желание знакомством с морскими разведоперациями. Вот его и послали на море, только не на то... Вы помните наш разговор? — спросил шеф, наливая себе стакан минеральной воды.

Я следил за пузырьками, поднимавшимися со дна стакана, и думал о том, что даже случайные ситуации могут быть обращены на пользу дела, если использовать события целенаправленно, а не отдаваться их течению. Именно потому, что я попал в сельскохозяйственный комиссариат, произошло знакомство с Семенцом, в доме которого я встретил Лемпа и получил ключ к его секретам. Теперь, может быть, благодаря знакомству с Лемпом я попадаю в Констанцу, откуда начался мой курс по фашистским тылам...

Отдышавшись и отпив несколько глотков, фон Ригер продолжал:

— Контакты с абвером допустимы только при личном знакомстве. Вы должны получить через Лемпа такого моряка из их кадров, какой нам нужен. Ну, а в дальнейшем я рассчитываю на вашу информацию о действиях абвера, особенно об их промахах.

Только теперь шеф посвятил меня в план операции. Я высаживаю группу на берег, встречаю в условленном месте агента по кличке Жорж, передаю ему группу, получаю от него информацию и только после этого возвращаюсь на корабль.

— Точку высадки вы узнаете в Констанце от подполковника Ральфа. Примерно через неделю будете там.

Порядок вылета был установлен такой: я лично перевожу на Вальштрассе обоих диверсантов за несколько часов до вылета, затем заезжаю за фрау Ирмой и от нее — прямо на аэродром.

Шеф поднялся. Я решил, что беседа закончена.

— Мне можно идти, repp капитан цур зее?

— Еще одна деталь, — сказал он. — Главная роль в деятельности группы отводится фрау Ирме. Это очень ценный и особо засекреченный агент. Даже здесь, кроме меня, ее знает только мой помощник. К сожалению, его пришлось послать в Киль. Таким образом, дело с Ирмой имеете только вы. Берегите ее, не затрудняйте тренировками и не привлекайте для общения с ней третьих лиц.

— А герр Динглингер и Косой... простите, Франц?

— У Динглингера хватит своих дел, а Франц встретит вас в Констанце. До приказа о вылете можете отдыхать. Развлекайтесь, отоспитесь хорошенько, только не пейте много.

— Как можно, герр капитан цур зее? Я вообще без надобности не злоупотребляю алкоголем.

Он погрозил мне толстым пальцем:

— Хитрец! В день знакомства вы глотали коньяк, как лимонад.

— Мне не хотелось показаться слишком осторожным. Я понимал, что идет речь о моей карьере.

— Вы мне определенно нравитесь, Вегнер. Жаль отпускать вас.

— А разве я не вернусь сюда?

— Возможно, останетесь там на самостоятельной работе. Если чисто выполните задание. Нам нужен там смелый и думающий человек. Это не всегда совпадает.

Прямо от шефа я поехал в маленькое кафе «Шоколадница». Копия картины Лиотара красовалась над стойкой. Я попросил официантку, одетую как девушка на картине, принести кофе с коньяком и заказать телефонный разговор с Лейпцигом.

Не успел я допить суррогатный кофе, как официантка снова подошла к столику:

— Уже соединили с Лейпцигом, герр офицер.

...Тесная телефонная будочка за буфетом. Окурки в пепельнице. За стеклом — полупустое кафе. Темное окно» Дождь, который не прекращается уже несколько дней. Шелест и гул расстояния в трубке. И вдруг сквозь этот гул голос:

— Слушаю вас.

— Могу ли я попросить фройляйн Марту Шведе?

— Я Марта Шведе. Кто это говорит?

Трубка дрогнула в моей руке. Что-то странно знакомое послышалось в этом голосе через сотню с лишним километров. Наверно, нервы у меня разыгрались.

— Вы — Марта Шведе? Из Лейпцига? — переспросил я.

— Ну конечно. Кто же еще? — Я услышал смех, такой знакомый, что зажмурился, как от внезапного света в темноте.

Она назвала себя Мартой, говорила из Лейпцига, но, даже если бы она говорила с Марса или назвалась иранской шахиней, я все равно узнал бы голос Анни.

На следующее утро я приехал в маленький городок Вурцен, между Дрезденом и Лейпцигом. Полтора часа местным поездом.

Дождь, наконец, перестал. Блестели черепичные крыши и оконные стекла домиков, очень похожих друг на друга, и все-таки каждый чем-нибудь отличался: у одного был цветной витражик, у другого — башенка, у третьего — выложенный плиткой подъезд.

Высокий забор. Калитка. Открыла старушка в капоре:

— Да, фройляйн Марта ждет вас. А герр Немлер будет позже.

Она еще что-то говорила, но я не слышал. То, что хранилось глубоко в подсознании, запертое печатью войны, внезапно вырвалось наружу. По телефону не сказано было ничего, кроме любезно-салонных фраз. Приглашение на обед. Благодарность. Адрес. А для меня эти слова звучали предвестием чуда. Всю ночь и утро и последний час и минуту я не сомневался в его свершении. Сейчас войдет чужая женщина, и кончится наваждение.

Отворилась дверь. Я не услышал — только почувствовал движение воздуха. Обернулся. У порога, слегка наклонив голову, стояла Анни. Ее губы смеялись, а глаза были серьезны и строги.

— Аль-оша, ты еще помнишь, что говорили флажки?

Я не ответил. Просто сделал то, что должен был сделать тысячу лет назад, когда разговаривали флажки. Я поцеловал ее в первый раз в жизни.

— Вчера, в «Ландхаузе», — сказала Анни, — я увидела тебя, как только ты вошел. Я смотрела на тебя. Ты не почувствовал?

— Нет. Тогда я еще не верил в чудеса. Ты была...

—...за колонной, и когда ты пошел в мою сторону…

—...ты скрылась. Ты не имела права на эту встречу.

— Сейчас — имею. Твой позывной: 3649, Штурманок.

У них есть связь! Теперь незачем было спрашивать, куда исчезла Анни, когда в Севастополе я перестал получать ее письма. Мы оба стали людьми одной и той же профессии.

— Я многое испытала, — рассказывала она, — но, когда увидела тебя в этой форме, и еще не знала, кто ты, мне стало страшно. Понимаешь? Сердцем я знала, что ты — наш, но разве я могла верить сердцу? Ты так настойчиво требовал от Эриха связи...

— Я раскрыл ему секреты гестапо.

— Знаю. Этого тоже было мало. Только сегодня ночью удалось связаться с Большой землей. Они дали твой позывной. В этот момент ты второй раз родился для меня.

— А если бы Москва ответила другое?

— Тогда... — Она протянула мне руки, приблизила глаза, почти зеленые под летящими бровями. — Аль-оша, я всегда ждала тебя... И буду ждать всю жизнь, сколько мне осталось. Но если бы Москва ответила другое, ты не вернулся бы из Вурцена.

Вдруг она вырвала свои руки, побежала в кухню, и я услышал:

— Frau Schwede! Oh, Gott! Den Wein, den ich gestern mitbrachte, habe ich ganz vergessen... Giessen sie in sofort aus![110]

Только сейчас я понял, что мы все время говорили по-русски. Почти полгода не позволял себе даже думать на родном языке. Он пришел, как воздух в распахнутый иллюминатор, вместе с Анни, с немецкой девушкой, которая вот сейчас дала мне самое главное в жизни и больше, чем жизнь, чем любовь, — связь с Родиной.

И тут мне стало страшно за нее. Я представил себе Анни на допросе у косого Франца, включающего электрический ток...

В первый момент мне показалось, что Анни нисколько не изменилась. Только прическу переменила. Когда она вернулась из кухни и села рядом со мной на диванчик, как когда-то в домике под пятью тополями, я увидел на ее лице все пережитое за эти годы. Те же черные блестящие волосы над ясным лбом и очень белые зубы. Даже белый свитер, похожий на тот, что она любила носить в ранней юности. Но лицо стало строже, черты четче, и какое-то новое, сосредоточенное выражение глаз.