Последние дни Российской империи. Том 3 - Петр Краснов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Что это? — подумал он. — Воспитание голодом и тюрьмою? Порабощение воли, подчинение духа велениям тела? И если я поддался на это и ощутил это, я, сильный, то что же будет со слабыми? Они лизать будут руку, которая будет их избивать».
Как-то, недели две тому назад, комиссар-юрист, навещавший его в крепости, сказал ему новое словцо Троцкого: «Мы достигли от буржуазии такого подчинения, что, если я прикажу завтра всем явиться на Гороховую для порки, то у Гороховой построится длинный хвост буржуазии, жаждущей исполнить нашу волю!»
Это власть голода. Это власть куска хлеба. Но он, Саблин, этому не поддастся. Как бы слаб он ни был!
В шесть часов вечера дверь кабинета распахнулась и в неё вошёл, не раздеваясь, в солдатской шинели на кенгуровом меху высокий плотный человек. В кабинете, как и во всей квартире, горело электричество, и Саблин в вошедшем сейчас же узнал генерала Пестрецова.
Саблин сидел за письменным столом и читал найденный им в библиотеке томик сочинений Куприна.
Он не встал навстречу незваному гостю и скрестил на груди руки, Пестрецов понял его движение и сказал:
— Ну, как хочешь! Не будем из-за этого ссориться. Когда ты выслушаешь меня, когда ты все поймёшь, ты будешь на меня смотреть совсем иными глазами. Ты многое пережил, Саша, и я пережил не мало. Саша, я два месяца жил тем, что распродавал то немногое, что я имел. Потом и это у меня отобрали, и я шесть дней зимою торговал на улице печеньями, которые делала Нина Николаевна. И вот тогда я получил приглашение на Николаевский вокзал. Там в вагонах Царского поезда я нашёл своих товарищей по академии: Бонч-Бруевича, Парского и Балтийского. Мы долго и откровенно говорили. Всё наше горе в том, что вы не понимаете их. Да, Саша. Ну к чему это! Ты ехал к Каледину и Корнилову! Это было в марте… Да… Ну слушай, милый друг, ведь… Я не знаю… Саша, ты меня всегда считал за умного человека, да… Я знаю, знаю… И я тебя тоже, но прости, мой дорогой, я не понимаю одного. Ты молчишь, ну молчи и слушай, слушай.
— Я слушаю вас, ваше высокопревосходительство, только потому, что я не могу вас выгнать вон. Сила на вашей стороне, — слабым голосом проговорил Саблин.
— Ах, Саша! Т-сс! Тише, ради Бога, тише! — махая ему рукою, сказал Пестрецов.
— Не поминайте Божьего имени — вы, продавшийся дьяволу! — сказал Саблин.
— Ах… Все тот же! Но погоди… Ты другое скажешь, когда все узнаешь. Рабоче-крестьянское правительство было вынуждено вступить в Бресте в переговоры с немцами. Армия была разрушена задолго до большевиков. Приказ N1 составили, правда, в Совете, но утвердил-то его Гучков и дали широкое распространение по всему фронту главкосев, главкозап, главкоюз. Декларацию прав солдата писал Керенский. Керенский насаждал комитеты и выборное начало. Воевать стало невозможно. Мы имели не армию, а толпу мародёров. Не ты ли, Саша, подавал докладную записку и просил об отставке. Если бы не заключение мира в Бресте — немцы заняли бы Петербург и Москву и обрушились бы всеми силами на союзников, никем не связанные. Брестский мир не предал, а спас союзников.
— Точка зрения Ленина, получившего за этот мир пятьдесят миллионов марок от германского генерального штаба, — сказал Саблин.
— Мы не отрицаем того, что Ленин получил деньги от немцев, но он обманул их. Когда генерал Гофман в Бресте стучал кулаком на нашу делегацию, Троцкий нашёл выход из тяжёлого положения и заявил — «мы не воюем и не подписываем мира» и решено, ты слышишь, Саша, — решено воевать! И солдаты с нами идут и нам повинуются.
— Расстрелами и пытками!
— Временное правительство развратило армию, и нам ничего не оставалось другого, как ввести самую строгую железную дисциплину.
— Дисциплина без власти начальников. Дисциплина с комиссарами! — вырвалось у Саблина.
— Ты знаешь, Саша, что сказал Троцкий на подобный же вопрос Балтийского, автора нашего нового регламента: «Если политком посмеет вмешаться в ваши оперативные распоряжения — я его расстреляю по вашей телеграмме моей властью. Если вы вздумаете устроить измену на фронте, политкомы обязаны вас расстрелять по моей телеграмме ихней властью!»
— Это называется служить не за совесть, а за страх, — сказал Саблин.
— Но, Саша, у кого сохранилась теперь совесть? Поверь, милый друг, что большевики делают русское дело. Оглянись, одумайся, кто против них? Казаки — всегда готовые бунтовать, прирождённые грабители, Деникин, Дроздовский, ну, скажем, адмирал Колчак, Лукомский, Романовский, Драгомиров. Кто они? Ну ещё о Деникине, Колчаке и Лукомском мы слыхали до войны. Так ведь после Быховского заключения они озлобились. Посмотри теперь, кто с нами! Брусилов — наш, идейно наш, он полностью воспринял народно-крестьянскую власть, и он понимает, что только с большевиками можно создать сильную Россию. С нами Зайончковский — ты его знаешь — блестящий генерал, талант, — с нами Клембовский, Гутор, Балтийский, Лебедев, Свечин, Незнамов, все передовые военные умы с нами. Самойлов, мой старый начальник штаба, заворачивает фронтом против Деникина и недавно ещё говорил мне: «Посмотрим, кто кого! Мои мужички или казаки Антона?!» Саша, то, о чём грезили лучшие умы нашей академии — всеобщее обучение военному делу народа, в школах и в деревнях, создание вооружённого стомиллионного народа осуществлено Троцким. Лебедев составил проект спортивных ферейнов и военного развития юношества, Троцкий создал великий всевоенобуч! Мы, Саша, призваны создать величайшую армию в мире и покорить мир. Нам недостаёт тебя! И как это счастливо вышло, что тебя успели перехватить и ты можешь быть с нами. Я докладывал о тебе Троцкому, и он очень рад поручить тебе создание красной кавалерии.
Саблин встал. О, как он был слаб! О, проклятые месяцы, когда он сидел в крепости и питался тёплой водой и ржавым хлебом. Ноги едва держали его тело. Ему хотелось кинуться и задушить этого разжиревшего старика, сидевшего в тёплой шинели на диване. Ему хотелось накричать на него, уничтожить и унизить его. Дать ему сначала нравственную пощёчину, а потом бить, бить его по лицу, по чему попало за его гнусное предложение, за его подлые речи. Но голос срывался, фразы не имели силы и казались ему бледными.
— Ваше высокопревосходительство, — воскликнул он. — Понимаете ли вы всю гнусность и подлость того, что вы говорите и делаете?! Вы помогаете Ленину создать армию… Для чего?.. Для России?.. Для России?.. О, если бы им нужна была Россия! Если бы они ею дорожили!.. Им нужен III интернационал. Им нужна революция всего мира, избиение буржуев и капиталистов… уничтожение культуры… обращение людей в скотов и порабощение их себе… И вы… вы все… чем лучше вы создадите красную армию, чем больше вы вложите ума, силы воли и таланта, тем больше вы сделаете зла для России… Но слышите!.. Вы никогда, никогда… не создадите настоящей армии! Вы вынули из неё душу русскую… Вы уничтожили, вытравили веру из солдата русского… Вы убили Царя, вы заливаете кровью Отечество.
Голос Саблина сорвался. Он сказал последние слова хриплым шёпотом. Ноги не держали его. Он снова сел в тяжёлое дубовое кресло, купленное когда-то на кустарной выставке, с налокотниками в виде топоров и спинкой в форме дуги и рукавиц и тихим голосом произнёс.
— Смерть… Я знаю, что меня ожидает смерть… Знаю… Я готов к ней… Оглянитесь кругом… Это вы разрушили… Загадили… заплевали… покрыли грязными надписями красоту… это вы толкнули дикий и невежественный народ на кровь, на убийство и на безудержный грабёж… Вы… вы… Смерть моя скоро. Я знаю… И вот я говорю вам… Никогда! Никогда вы не разрушите России! Слышите: Россия встанет и так прихлопнет вас, что от вас ничего не останется!.. Она найдёт своего Царя, но вы, изменившие Родине генералы, сделаете то, что она оторвётся надолго от вас и пойдёт одна без интеллигенции, без образования пробивать свой путь… Не федеративная… но единая и неделимая, не республика, но монархия, не с жидами, но без жидов будет Россия… И вы — вы только на двести лет отодвинете её назад, вернёте её к наёмным рейтарским и драгунским полкам, которые будут усмирять ваш грабительский всевоенобуч… Антихрист сокрушает великое дело христианской любви — и вы ему покорились. Здесь, на земле вы сгорите в гиене огненной народного гнева, и, знайте, ваше высокопревосходительство, что если наш народ терпелив и покорен, то он же невероятно жесток в гневе своём и он постоит за свою Россию!..
Несколько минут в кабинете было молчание. Пестрецов ничего не отвечал на страстную, сказанную слабым прерывающимся голосом речь Саблина. За стеною было слышно, как в гостиной ругались коммунисты. Наконец Пестрецов встал и заговорил.
— Саша… — сказал он, и старые тёплые сердечные тона послышались Саблину в его голосе. — Ты сказал: смерть… Ты не знаешь, до чего может дойти Ленин, если он узнает, что ты продолжаешь саботировать. Не забудь: ты обвинён в стремлении пробраться к Корнилову, шедшему войною на республику Советов. Ты не отрицал этого. Это измена народу, и она карается смертью… Вместо смерти я предлагаю тебе отремонтировать твою квартиру, вернуть по возможности всё то, что унесено от тебя, два комплекта обмундирования и…