Творения, том 12, книга 2 - Иоанн Златоуст

Может быть вы думаете, что я вне себя говорю такие противоречия; правда, я вне себя, когда воображаю удивительное зрелище праведника, но я не высказываю противоречий. Рука праведного вонзила нож в гортань отрока, но рука Божия не допустила ей, готовой нанести удар, оскверниться кровью отрока. Поистине не только Авраам держал нож, но и сам Бог. Бог в мыслях Авраама побуждал его, но удержал его чрез слово. Смотри же, Он сказал: заколи, и Авраам тотчас приготовляет нож; сказал: не закалай, и он с такою же поспешностью опускает нож. Он почитал за лучшее вовсе не называться отцом, чтобы только явить себя рабом верным. И так как он отказался от своего ради Бога, то поэтому и Бог, возвращая принадлежащее ему, сверх того оказал ему милость Свою. По мере ревности было также и повеление. Ты не говори того, что он только построил жертвенник и возложил дрова, но вспомни также голос отрока; подумай о том, какой вихрь мыслей захватил его, как они словно огненные копья вонзались и терзали его, в то время, когда он слышал слова отрока: отец, где же агнец (Быт. 22:7)? Если многие, даже теперь и не будучи родителями, не в силах выдержать это, что же должен был испытать он? Он, который родил и воспитал отрока, получил его в старости, и только его единственного; который видел его, слушал, а вскоре намеревался заколоть? Но во всем этом ничто не поколебало этого адаманта и не сокрушило его. Он не говорил: что ты называешь отцом того, кто немного спустя уже не будет твоим отцом, кто утратит эту честь? Но что он сказал? Бог "усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой" (Быт. 22:8). Оба называют друг друга природными именами, - тот говорит: "отец", этот - "сын". С обеих сторон начиналась трудная борьба; предстояла великая буря, но нигде не было кораблекрушения. Исаак же, после того как услышал о Боге, ничего не сказал более и не предлагал еще вопросов: так мудро было дитя в таких молодых летах! Неужели все вы не возгорались духом? Неужели каждый из вас мысленно не обнимает отрока, не любит его, не удивляется его разумению, не отдает должного его чистоте? Даже связанный и положенный на дрова, он не пришел в исступление от ужаса, не пытался спрыгнуть, не поносил отца как безумного, но был связан, вознесен, возложен и все переносил в молчании, как некий агнец, даже более, как общий всем Владыка, Которому он уподобился кротостью и Которого был образом: "как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен" (Ис. 53:7). Пусть не говорят мне, что Авраам не скорбел и не испытал свойственного родителям чувства; желая изобразить его философом свыше меры, пусть не лишают его венца похвалы. Если мы, увидев неожиданно на площади людей, которых ведут на смерть, приходим в уныние, скорбим, а часто даже плачем, хотя бы люди эти отдавались порокам и долгое время вели такую жизнь, хотя бы они были незнакомы с нами, и мы никогда не видели их, то как же не испытал скорби, которая тяжелее всякого наказания и страдания, тот, кто получил приказание убить своими руками и принести во всесожжение собственного сына, кровного, единственного, рожденного вопреки ожиданиям, после того как прошло столько времени, в глубокой старости и уже выросшего? Если бы это был камень, железо, сам адамант, - не подался ли бы и он, не был ли бы тронут видом отрока, разумностью его слов, чистотою его души? Он услышал, что "Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой" (Быт. 22:8), и более не расспрашивал; он видел, как отец связывает его, и не противился; он был возложен на дрова и не соскочил; он видел нож, занесенный над ним, и не пришел в ужас. Что может быть чище этой души? Итак, осмелятся ли еще сказать, что все это не причинило Аврааму никаких страданий? Если бы кто-нибудь намеревался убить своего врага, неприятеля; если бы это был даже зверь, - неужели он сделал бы это без скорби? Нет, нет. Поэтому, прошу тебя и умоляю: если ты потерял сына или дочь, не плачь так непристойно и не терзай себя, но подумай, что Авраам заколол собственного сына и не плакал, не сказал горького слова. И Иов скорбел, сколько следует скорбеть отцу, любящему детей. Но то, что мы делаем теперь, есть скорее дело недругов и противников. Если бы ты стал скорбеть и плакать в то время, когда кого-нибудь взяли во дворец и там стали венчать на царство, я назвал бы тебя не другом венчанного, но недругом и противником. Но я не знаю, скажешь ты, куда он ушел? Почему же не знаешь, скажи мне? Хорошо ли он жил, или худо, ясно, куда он пойдет. Я потому, скажут, скорблю, что он ушел из жизни грешником. Но и в этом случае следует радоваться тому, что пресечены грехи, и он еще не увеличил их; помогать же ему, насколько помощь возможна, следует не слезами, но молитвами, умилостивлениями, милостынями и приношениями, потому что не напрасно это придумано, и не всуе предстоящий пред алтарем, при совершении страшных таинств, восклицает: за всех, принявших во Христе успокоение, и за тех, кто творит память о них, - это совершается по установлению Св. Духа. Ведь, если детей Иова очистила жертва отца, что же удивительного, если умершим будет дано некоторое успокоение, когда мы делаем за них приношения? Итак, не будем безрассудно оплакивать умерших, но будем плакать о тех из них, кто скончался в богатстве и не сумел получить от богатства ничего, облегчающего судьбу души их; о тех, кто имел возможность очиститься от грехов и не захотел воспользоваться этим. Будем плакать об этих людях, каждый наедине и все вместе, и не один день, не два, а всю нашу жизнь, и поможем им по мере сил. Придумаем помочь им чем-нибудь: хоть немного, но поможем. Как и какими способами? Молясь сами, убеждая других творить молитвы за них, постоянно подавая за них милостыню бедным. Какую цену имеет это дело? Послушай, что говорит Бог: "Я буду охранять город сей ради Себя и ради Давида, раба Моего" (4 Пар. 19:34). Но если одна память о праведном имеет такое значение, какую же цену будет иметь то, когда ради него будут совершены и дела? Не напрасно узаконили апостолы творить память об умерших при совершении страшных таинств. Они знали, что умершим будет великая выгода, что они получат от этого много пользы. Когда весь народ стоит, простирая руки, и сонм священников с ними; когда предлежит страшная жертва, - как мы можем не умилостивить Бога, молясь за тех людей? Но это мы говорим о тех людях, кто принял смерть в вере; оглашаемые же недостойны воспринять это утешение, они лишены всякой подобной помощи, кроме одного средства помочь им. Какого же? Можно неустанно подавать за них бедным, и это даст им некоторое успокоение. Таким образом не смерть есть зло, но смерть во грехах. Не хотите ли вы, чтобы я сказал любви вашей, откуда в нас страх смерти? Любовь к царству небесному не поразила нас, желание будущих наград не возгоралось в нас, - потому что мы презрели бы тогда все настоящее. Тот, кто всегда боится геенны, не будет бояться смерти. Дозвольте мне, братья, благовременно сказать вам: не будьте детьми по уму, но умалите себя во зле. Малые дети боятся ласки, но не боятся огня, и, если их случайно поднесут к зажженному светильнику, они неосторожно протягивают руку к светильнику и к огню: боятся пустой маски и не боятся действительно страшного огня. Хочешь ли я скажу и другую причину, почему мы не боимся смерти? Мы не ведем строгой жизни, в нас нет доброй совести. Если бы это было, ничто нас не испугало бы, ни смерть, ни потери в имуществе, ничто подобное. Дай мне уверенность в том, что я получу царство небесное, да тогда заколи меня, если хочешь, хоть сегодня: я буду благодарен тебе за это, потому что ты ускоряешь для меня наслаждение теми благами. Но я боюсь, скажет кто-нибудь, умереть несправедливой смертью? Что говоришь ты, скажи мне? Ты боишься несправедливой смерти, а справедливой хочешь? Но кто же этот несчастный и жалкий человек, что предпочитает справедливую смерть, когда можно умереть несправедливо? Если следует бояться смерти, то конечно такой, которая постигает нас по заслугам, потому что принявший несправедливую смерть чрез это самое вступает в общение со всеми святыми. Большинство из тех, кто угодны Богу, приняли несправедливую кончину, - и первый Авель. Он не погрешил против Каина, не оскорбил его, но был убит за то, что чтил Бога. Бог же дозволил это - любя его, или ненавидя? Очевидно, дозволил потому, что любил и восхотел сотворить ему большую награду за это неправедное убийство. Не видишь ли отсюда, что следует бояться не несправедливой смерти, а того, чтобы умереть в грехах? Авель умер несправедливо, Каин жил стеная и трепеща. Кто же, скажи мне, блаженнее? Тот, кто получил праведное успокоение, или живущий в грехах? Умерший несправедливо, или тот, кто получил праведное наказание? Что, скажи мне, преступнее убийства? Однако, сделавший его некогда мог явить правду. Выслушай, как это случилось. Некогда мадианитяне, желая навлечь на иудеев гнев Божий и надеясь восторжествовать над ними чрез то, что лишат их благоволения Владыки, нарядили девушек в нарядные одежды и, поставивши в виду войска, обольстили иудеев, введя их в непотребство. Увидевши это, Финеес выхватил меч и поразил двух осквернявших себя, - обоих он убил при самом грехе их, - убил не потому, что ненавидел умерщвленных, но чтобы не погибли другие. Убийство совершилось, но последовал счастливый конец - спасение всех погибающих: убил двух, а спас неисчислимое множество. И как врачи, отсекая сгнившие члены, спасают все тело, так и он сделал, и это было вменено ему в правду. Итак, не будем безрассудно оплакивать умерших; будем плакать о тех, кто умер во грехах: эти достойны плача, воплей и слез. Какая надежда, скажи мне, остается тому, кто ушел во грехах туда, где нельзя сложить с себя грехи свои? Пока они были здесь, была может быть великая надежда, что они покаются и исправятся. Но после того как они сошли в ад, где нельзя приобрести что-нибудь покаянием ["во гробе", - говорится, - "кто будет славить Тебя"? (Пс. 6:6)?], не достойны ли они слез? Итак будем плакать об умирающих так, - я не препятствую. Будем плакать, но не безчинно, - не рвя на себе волос, не обнажая плеч, не царапая лицо, но с тихой душой источая необильные слезы. Это принесет нам пользу, потому что оплакивающий так умершего сам гораздо лучше позаботится, чтобы с ним не случилось того же самого. И еще когда ты видишь такую картину: несут по улице мертвого, за ним идут осиротевшие дети, жена-вдова рыдает, слуги плачут, друзья печальны, - тогда вспомни о суетности всего существующего и о том, что оно ничем не разнится от тени и сновидений. Подумай о дворцах великих и славных людей и о том, как теперь они срыты до основания; вообрази, как эти люди были сильны, а теперь исчезла даже самая память о них. "Многие из властелинов сидели на земле, тот же, о ком не думали, носил венец" (Сир. 11:5). Тебе недостаточно этого? Подумай тогда о том, что может случиться с тобой еще раньше смерти, в то время когда ты спишь: не в силах ли тогда убить тебя даже незначительный зверь? Со многими часто случалось, что небольшой зверек, упавший с крыши, повредит глаз или причинит какую-нибудь другую опасность. Поразмысли об этом и не удивляйся блестящей внешности людей, не дивись на самодовольно закинутую голову, на щегольское платье, на коней и слуг. Подумай о том, чем все это кончится. Если ты дивишься видимому, я покажу тебе в живописи гораздо лучше этого. Но как мы не удивляемся, в то время когда видим существо того, что изображено в живописи, потому что оно - одна грязь, так и то. И то - тоже грязь, или лучше: оно таково, прежде чем разрушиться и превратиться в прах. Покажи мне надменного человека, когда он в лихорадке и лишился самообладания, - и тогда я буду разговаривать с тобой и скажу тебе: где теперь те, кто, в сопровождении толпы слуг, тщеславясь выступал на улице? Где одетые в шелковые одежды, раздушенные благовонными мастями, содержащие приживальщиков, не покидающие театра? Где те роскошные пиры, толпы музыкантов, услужливость льстецов, безмерный смех, покой души, широкие планы, жизнь изнеженная, праздная и роскошная? Все прошло, все исчезло. А что сталось с телом, на которое тратилось столько попечений, о чистоте которого так заботились? Пойди к гробнице, посмотри на прах, на пепел, на червей, на отвратительный вид места: посмотри и рыдай горько. И если бы наказание ограничилось только прахом! Но ты теперь от этого гроба и от этих червей перенесись мыслью к тому безсмертному червю, к скрежету зубовному, ко тьме кромешной, к огню неугасимому, к тем страшным невыносимым мукам, к жизни безконечной. Здесь и блага и страдания имеют свой конец, - конец весьма близкий, - а там то и другое продолжается на веки вечные, по качеству же они так отличаются от теперешних благ и несчастий, что нельзя и выразить это. А что сталось с многочисленными украшениями? Куда девалась изнеженность, угодливость слуг, обилие имущества и владений? Какой ветер, ворвавшись, все это вымел? Для чего дорогие и ненужные расходы на погребение, - расходы, которые приносят значительный ущерб погребающим и никакой пользы умершему. Когда ты слышишь, что Владыка воскрес из мертвых без одеяния, - оставь ради этого безумные заботы о погребении. Христос, когда говорил: так как вы видели Меня алчущим и накормили, жаждущим и напоили, нагим и одели, - Он не прибавил: умершим и погребли. Если же Он даже живым повелевает не иметь ничего больше, кроме покрывала, тем более - умершим. Чем же мы оправдаем себя, когда тело, которое отдано гниению и червям, украшаем, о Христе же, алчущем, жаждущем, нагом и страннике - не печемся? Но и умерший, лежащий на ложе, говорят, носит на себе знаки своего звания и богатства, когда он одет в блестящую одежду, когда бедные и богатые провожают его, когда народ соблюдает благоговейную тишину. Вот особенно это и достойно осмеяния; да оно вскоре и изобличится, как цвет опадающий. Как только мы переступим порог городских ворот и, предавши тело червям, возвратимся назад, где будет, снова спрашиваю тебя, то многочисленное собрание? Что станется с воплями, с волнением? Где светильники, где хоры женщин? Не сон ли все это? А что те крики? Куда девались многочисленные уста, вопившие и убеждавшие быть мужественными, потому что никто не безсмертен? Не теперь следовало это говорить, когда он не слышит; но в то время, когда он хищничал, когда был корыстолюбив, тогда следовало сказать, немного изменивши: не годится быть безстрашным - никто не безсмертен. Если бы тебе построили дом там, где ты не имел намерения оставаться, ты счел бы для себя это дело убыточным. Но поистине ты хочешь богатеть там, откуда часто приходится уходить, раньше чем наступит вечер. Воздержись от безумия, укроти пожелание. То же самое следует сказать - мужайся! - тому, кто терпит несчастие. Если это и безполезно для того, кто уже прошел ристалище, - пусть услышат это те, кто болеет такими же недугами, как и он, и кто идет к тому же концу. Так как они, опьяненные деньгами, раньше ни о чем подобном не думают, - то пусть они придут в разум хотя в это время, когда самый вид лежащего подтверждает слова; пусть будут научены, помышляя о том, что немного позднее провожающие и их отведут на тот страшный суд и для получения возмездия за то, что они дурно поступали здесь. Итак, чтобы нам не потерпеть одного и того же вместе с теми, - постараемся измениться, насколько это в наших силах, и исправиться, чтобы быть причастниками и будущих благ во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава и держава со Отцем и животворящим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.