История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I - Петр Рябов

Третьим важным направлением внешней политики России было восточное. Ещё при Иване IV (в 1581–1583 годах) отряд казаков во главе с Ермаком Тимофеевичем, разгромив Сибирское ханство, начал покорение Сибири и продвижение за Урал. Русской агрессии в Сибири способствовало малолюдье этих земель и отсутствие у местных племён огнестрельного оружия, которое помогло бы им отбиться от алчных захватчиков. Всего за сто лет российская держава совершила невероятный скачок на восток, «встречь солнцу», раздвинув свои границы от Волги и Камы до Амура и Камчатки. Колонизация Сибири стимулировалась бегством крестьян от закрепощения и стремлением всяческих авантюристов разбогатеть в неведомых землях. Парадоксальным образом, убегая от царских воевод и дьяков в далёкую Сибирь, крестьяне вскоре прокладывали дорогу этим самым воеводам и дьякам. Ненавистное государство, от которого они пытались уйти, шло за ними по пятам, используя их порыв. Колонизация Сибири шла «тремя волнами». Сначала в неизвестные земли бежали разбойники, казаки и другие авантюристы, ищущие воли и (или) наживы. За ними двигались царские воеводы и стрельцы, ставившие остроги (крепости) и облагавшие немногочисленное местное население огромным ясаком (данью). Наконец, третьей «волной» шли крестьяне в поисках плодородных земель (что поощрялось правительством, дававшим мигрировавшим в Сибирь земледельцам деньги, временно освобождавшим их от налогового гнёта).

Завоевание Сибири Россией во многом напоминает трагедию колонизации Америки европейцами по своим мотивам и последствиям и также бесконечно далеко от «идиллии». То, что англичане творили с североамериканскими индейцами, а испанцы – с индейцами Южной Америки, русские захватчики и колонизаторы совершали с народами Сибири (хотя и в меньшем масштабе). Повсеместно практиковалось ограбление местного населения, принудительное крещение в православие, притеснения со стороны царской администрации, жестокое истребление племён коренных народов и их сгон с удобных для жизни мест, их обкладывание непосильной данью и спаивание алкоголем. Племена, населявшие Сибирь, вели упорную и героическую, но неравную борьбу за свободу с вооружёнными огнестрельным оружием захватчиками, имевшими огромный перевес в этой борьбе. Некоторые племена – якутов, тунгусов, бурятов – подверглись почти поголовному уничтожению со стороны русских оккупантов; остальные принуждались к принятию царской власти и уплате тяжёлой дани. Присоединение Сибири к России обернулось для них катастрофой и трагедией, сломом традиционного уклада жизни, порабощением и превращением в «людей второго сорта», бессильных перед произволом царской администрации.

Колоссальные пушные богатства Сибири, подобно легендарному золоту индейцев Южной Америки, привлекали жадные взоры русских завоевателей и авантюристов. Несметные меха, поступающие из Сибири, скоро стали основой «резервного фонда» царской казны (наряду с «кабацкими деньгами», выручаемыми с продажи водки), который шёл в дело в крайних случаях – при социальных потрясениях или финансовых крахах.

В 1645 году землепроходец Василий Поярков вышел к Охотскому морю. Вскоре Ерофей Хабаров достиг Приамурья, Владимир Атласов исследовал Камчатку, а Семён Дежнёв даже сумел проплыть вдоль Чукотки, открыв (сам того не ведая) пролив между Азией и Америкой (который немного позднее назовут именем командора Витуса Беринга). Вехами русской колонизации Сибири стали новые остроги – города-крепости: Тюмень, Тобольск (в XVII веке – столица русской Сибири), Туруханск, Томск (построен в 1604 году), Красноярск, Якутск (1632), Иркутск (1652), Охотск (1648), Нерчинск (1658).

Выход в Приамурье московских отрядов впервые привёл к встрече – и столкновению – русских с китайцами. В 1689 году в городе Нерчинске был заключён важный русско-китайский договор, определяющий сферы влияния на Дальнем Востоке (с отказом России от Амурского края) и регулировавший вопросы торговли между Россией и Китаем.

5.3.4. Крах идеи «Третьего Рима»

Все, присущие XVII веку контрасты и конфликты, парадоксы и неустойчивые шатания, нашли своё самое крайнее и предельно острое выражение в культурной и религиозной жизни эпохи. По замечанию Б. Кагарлицкого: «Та Россия, над судьбами которой ломали себе голову историки и философы, страна бескрайних просторов и постоянно нереализованных возможностей, противостоящая Западу и отчаянно стремящаяся к нему, самодовольная и страдающая комплексом неполноценности, живущая под постоянным гнётом самодержавного режима, крепостническая, терпящая, периодически взрывающаяся «бессмысленным и беспощадным» бунтом, эта Россия родилась именно в XVII веке».

Необходимость русского государства в модернизации экономики, управления, армии, законов, церкви сталкивается в XVII веке с традиционным консерватизмом, мессианизмом и изоляционизмом общественного сознания, многократно усиленными Смутой. Идея «Москвы – Третьего Рима», возникшая двумя веками раньше, теперь наконец овладевает сознанием широких слоёв населения, играет роль компенсаторного возмещения реальной отсталости и тягот русской жизни и, одновременно, становится трудно преодолимой преградой на пути насильственных реформ сверху, проводимых государством за счёт населения и не считаясь ни с достатком, ни с убеждениями, ни с чувствами простых людей.

Чем больше власти стремились позаимствовать у Европы элементов «регулярного» государства, регулярной армии, технологий и вооружений, идей и обычаев, тем больше это отторгалось населением, инстинктивно привыкшим держаться за свою «старину», презирать всё иноземное и подозрительно относиться к любым новациям, спускаемым «сверху». А реформы, идущие по воле самодержца и затронувшие церковную жизнь, воспринимались людьми (и не без основания) в одном ряду с закрепощением и ростом налогового бремени – как чудовищное насилие над их духовной жизнью, традиционным жизненным укладом, как предательство идеалов «святой Руси». Так потребности самодержавного государства в бюрократической унификации управления, стандартизации церковных обрядов, подготовке европейски образованных специалистов, учёте европейских тенденций и привлечении из Европы сотен и тысяч офицеров, мастеров и купцов, сталкивались с повсеместным сопротивлением подавляющего большинства общества, не без оснований видевшего в этом насилие над «стариной», крушение древнерусской культуры и насаждение чуждых порядков.

С этим острейшим конфликтом народного изоляционистского мессианства и понемногу осознаваемой властями зависимости от Запада, массового консерватизма и – модернизацией «сверху», сочетались и другие глубокие конфликты: между растущими размерами державы, включающей всё новые земли и претендующей стать центром всего православного мира и – крайней архаичностью церкви (с путаницей в обрядах, дремучим фанатизмом, острым недостатком образованных или хотя бы просто грамотных священников и церковных книг); между магическим и языческим по сути отождествлением большинством населения веры и обряда (обрядоверием), невежеством и нравственной распущенностью большинства духовенства (в среде которого царили пьянство, алчность, разврат и сквернословие, с которыми тщетно пытались бороться ещё на Стоглавом соборе 1551 года) и – стремлением наиболее мыслящих и духовно развитых священников навести в церкви хоть какой-то порядок, укрепить её нравственный авторитет; наконец, конфликт между абсолютистскими притязаниями самодержца и сохраняющейся автономией церковной иерархии во главе с патриархом (с их несметными богатствами и духовным авторитетом). Все эти противоречия были чрезвычайно обострены захватом Московией Левобережной Украины и притоком в Москву большого числа учёных, европейски образованных украинских богословов, давших толчок церковной реформе и показавших всю степень отсталости Московии. Обнаружилось, что, хотя Москва претендует на роль лидера православного мира, она не имеет ни школ по подготовке священников, ни единой системы сверенных богослужебных книг (а в существующих царила путаница, связанная с веками их переписывания; а попытки «правки» книг немедленно вызывали подозрения в «ереси» и плохо кончались для «правщиков», например, для выдающегося мыслителя-нестяжателя Максима Грека, замученного в московских иосифлянских тюрьмах и монастырях), и многие обряды русской церкви вызывают у других, более просвещённых православных народов, даже обвинения в «нечестии».

Особенный шок испытали в Москве, когда вдруг стало известно, что в греческих монастырях Афона – признанном духовном центре всего православия – монахи жгут публично русские богослужебные книги, как «еретические»! Именно то, в чём русская церковь и общество видели главный предмет своей гордости и основу национальной идентичности и превосходства над всеми – неизменность обрядов и старой веры, – оказалось теперь поколеблено огнём критики греческих монахов и украинских богословов и категорически неприемлемо для иных православных народов.