Ротмистр - Евгений Акуленко

— Эй, любезный! Мне чарочку и покушать чего!

— Чего покушать? — отозвался трактирщик, — Есть каша, есть щи.

— Каши давай! — возница звонко впечатал монету в давно нескобленую столешницу, заляпанную настолько густо, но при желании из нее можно было сварить суп.

— Слышь-ка! — трактирщик сгреб медяк. — А приятель твой часом не тифозный?

— А я почем знаю? — возница скосился на обритую налысо голову своего попутчика с едва пробившимся колючим жнивьем волос. — Калека он… Немой… Да и не приятель он мне… Эй, дядя! Ты и впрямь, не тифозный часом? Шеат машинально потрогал затылок и изобразил энергичное отрицание. Тут уж ничего не попишешь, перед переброской скаута начисто избавляли от волосяного покрова, включая брови и волосы в носу. Шеат не думал, что это обстоятельство вызовет такую обеспокоенность, ведь среди местных жителей встречались и лысоватые и полностью с гладким теменем. Вероятно, окружающих насторожил именно 'ежик'.

— А ну, побожись! — велел возница. Шеат чувствовал повелительную интонацию, от него требовали сделать что-то простое, обыденное, какой-то жест — от немого не могли ожидать слов.

— Побожись! Напряжение возрастало. Происходящим заинтересовались ближайшие соседи по столу, трактирщик угрожающе подался вперед, поджал губы. Время для Шеата уплотнилось. Он слышал, как стекала из опрокинутого кувшина вода, как скреблась в стекло полудохлая осенняя муха, как на печке, пригревшись, урчал кот. Шеат мог ретироваться, скрыться из виду прежде, чем окружающие поймут в чем дело. Мог умертвить всех невольных свидетелей, включая стряпуху на кухне и того, кто сейчас расхаживал по поверху, скрипя половицами… Чего от него ждут, чего?..

Возница сурово выпятил подбородок, мазнул взглядом куда-то в угол, будто ткнул в лицо: 'Делай! Вот это!' Там в углу на полочке чьи-то изображения, местного святого или бога, огарки тонких свечей, пучки трав, расшитый рушник. Шеат не обернулся, помнил так. Пальцы сами собрались в щепоть. Медленно коснулись лба, потом солнечного сплетения и поочередно плеч, справа налево. Возница облегченно выдохнул, кивнул, удовлетворясь, трактирщик, потеряли интерес к обритому калеке соседи по столу. Могли ли они представить, что секунду назад этот калека всерьез подумывал отправить их всех к праотцам. 'Вот ведь парадокс', поймал себя на мысли Шеат, 'Как бы эти дремучие люди ко мне не относились, их помыслы гораздо чище помыслов моих, человека куда более развитого и сильного'. Рассудок не замедлил отозваться на попытку самокопания отрезвляющей оплеухой, развеяв вредную мысль. Скаут должен действовать хладнокровно и быстро, моральные колебания ему не позволительны. Сейчас не было причин ликвидировать свидетелей: в случае обострения ситуации Шеат предпочел бы унести ноги, но случись такая причина, дилеммы бы не возникло. У скаута есть цель. Это его предначертание, мораль и смысл жизни.

Возница вскоре свернул с большака, как и обещал. Точнее, поворотила к дому лошадка, настороженно покосившись рыжим глазом на хозяина. Тот на происходящее вообще никак не реагировал, поскольку 'снедал' в трактире все больше водочкой, к еде едва притрагиваясь. А вот Шеат, пользуясь возможностью, подзакусил. Тарелку жиденьких щей налил трактирщик, так, задарма — не стал брать копейку с калеки, а недоеденную пшенную кашу оставил возница

Шеат спрыгнул с телеги, зашвырнул в кусты неудобные, колом вставшие валенки, и двинулся вдоль дороги легким пружинящим шагом. Путь его лежал навстречу большим городам, туда, где легче ассимилироваться, затеряться в толпе, где Шеат наделся отыскать следы какой-нибудь местной промышленности и науки, вещей, без которых ни один скаут свою миссию выполнить не мог. Стемнело. Заморосил холодный осенний дождик. Убедившись, что его никто не видит, Шеат перешел на бег, не потому, что спешил, а потому что просто наскучило тащиться по хлюпающей колее. Чтобы не оставлять на раскисшей земле следов, он бежал вдоль дороги, перелесками и лесами. А то поедет завтра по утру какой-нибудь ямщик, да и станет гадать, кто же это отмахал сорок верст ночью, босым, не останавливаясь ни разу на отдых, и даже не переходя на шаг. Толки начнутся, пересуды. Глядишь, и разбирательство какое учинят местные жители, а скаутам, оно, такое внимание, ни к чему. Различая в кромешной темноте мельчайшие детали, Шеат бесшумной тенью скользил сквозь заросли, минуя завалы, обходя болотца и овраги. Некоторое время его преследовала стайка волков, Шеат слышал их настороженную поступь, чувствовал спиной горящие взгляды. Пытался, если позволял рельеф, оторваться от погони, но всякий раз с завидной настойчивостью хищники сокращали расстояние. В конце концов, такая компания Шеата стала раздражать. Выгадав момент, он сделал молниеносный рывок в сторону, и, обойдя преследователей сзади, со звериным рыком ворвался в стайку, на миг потерявшую след. Заскулив от неожиданности, поджав в испуге хвосты, псы сыпанули из-под ног. Оправившись от неожиданности, побрехали вдогонку, но преследовать не отважились, отправились на поиски более легкой добычи. Под утро Шеат вышел к небольшому хуторку, за которым всего в нескольких верстах, невидимое, но четко ощущаемое, лежало поселение побольше. Вступить туда Шеат решил с рассветом — так внимания меньше ночному гостю. Облюбовав крайнюю избу, он вскарабкался на поверх, где на куче сена позволил себе поспать до первого крика петуха, угнездившегося этажом ниже на жердочке, в компании несушек.

— …Мил человек, купи сапоги! Гляди, твой размер! Уступлю за пару целковых! Шеат жалел, что выбросил валенки, какая-никакая обувка, а так местные сапожники проходу не давали, завидев босого. 'Я немой. Я калека', вещал Шеат в пространство и старательно горбился.

Грязный, с налипшим на мокрый зипун сенным сором, в штанах, разъехавшихся в паху от долгого бега, он и так производил недвусмысленное впечатление бродяги. Жизнь вокруг била ключом. На ярмарочную площадь высыпал весь городок от мала до велика, съехались жители окрестных деревень. Торговали чем можно, кто в рядах, кто с подвод, кто вразнос. Горланили зазывалы, заманивая покупателей в богатые лавки. Давал представление заезжий балаган, на показ водили медведя на цепочке. Рискуя сломать себе шею, ковыляли на высоченных ходулях ряженые скоморохи. Требовательно громыхали мелочью в медных кружках монахи в черных рясах, просили подать. Им вторил стотысячным эхом звонницы белокаменный храм при монастыре.

Шеат с легкостью ориентировался в этом разноцветном людском море. Потолкавшись в толпе, он знал, сколько вокруг околоточных надзирателей. Мог с уверенностью сказать, что вон тот простовато одетый мужчина явился сюда не за покупками, это шпик или соглядатай, несущий свою службу. Что двое улыбчивых парней поодаль перешептываются отнюдь не о румяных молодухах, а о том, как половчее стянуть кошель у пузатого горожанина. И в то время как субтильного вида типчик придирчиво щупает штуку ситца, отвлекая продавца, его товарка проворно наматывает на локоть расписной платок с прилавка. Но все это Шеат фиксировал попутно, краем глаза, объектом его пристального изучения являлись товары промышленного изготовления: разнокалиберные чугунки,