Богатые наследуют. Книга 2 - Элизабет Адлер

ГЛАВА 61

1933, Италия

Ферма выглядела опустевшей и заброшенной, когда рабочие пришли в Монтеспан и упаковали все вещи. Они не обращали внимания на Лючи, беспокойно бегавшего по своей жердочке, когда собирали картины, часы и вазы, серебро и книги и корзины засушенных цветов. Его острые глаза нервно поблескивали, когда они выносили чемоданы, сундуки и мешки с многочисленными туалетами и личными вещами Поппи; и они смеялись, когда попугай верещал в ярости, пока они засовывали его в золотую клетку, набросив сверху покрывало и погрузив его в темноту.

Грузовик пыхтел через Францию, направляясь в Италию. Они меняли ему воду и подбрасывали зерен в кормушку, но никогда не снимали покрывала, и попугай просто сидел в темноте на жердочке, изредка нахохливая перышки и в страхе спрятав голову под крыло. Наконец, грузовик остановился, и большие двери открылись.

– Ну-ка, вылезай, – выкрикнул здоровенный водитель-француз, небрежно грохнув клетку на землю.

Когда он нес клетку, и она сильно раскачивалась из стороны в сторону, пока они взбирались по ступенькам, Лючи вытягивал шею, словно пытаясь услышать голос Поппи, но раздавались лишь звуки какой-то возни: шарканье щетки по полу, шлепки мокрой тряпки по мраморному столу, скрип открываемых оконных рам и тяжелые шаги… Пахло свежей краской и мылом… но еще он уловил знакомый аромат гардений.

– А здесь что? – потребовал женский голос.

Покрывало сняли, и попугай заморгал, ослепленный ярким солнечным светом, и в испуге захлопал крыльями.

– Ах, бедняжка, он так испугался! – воскликнула женщина, открывая дверцу и протягивая к нему руку, но Лючи шарахнулся назад по жердочке, забившись в дальний угол клетки.

– Оставьте его, – сказал Франко. – Он любит только Поппи. Пока просто кормите его, давайте воду и не тревожьте его.

Они поставили клетку с Лючи и его красивую жердочку с драгоценными камнями возле открытого окна в большой солнечной спальне. Мужчины внизу работали в саду, обрезая разросшиеся кусты и деревья, вырывая сорняки и воссоздавая лужайки. Благоухание сада смешивалось с ароматом гардений, и попугай с любопытством смотрел по сторонам, наклоняя голову то на один бок, то на другой, прислушиваясь к щебетанию птиц и отдаленному лаю маленькой собачки. Большая длинная санитарная машина с красным крестом на боку мягко подкатила к ступенькам, и Франко бросился на помощь, когда Поппи несли на носилках в дом.

– Мы дома наконец? – спросила она, когда ее принесли в спальню.

Попугай встряхнул перышками.

– Поппи cara, Поппи chérie, Поппи дорогая! – кричал он, взволнованно хлопая крыльями.

– Лючи? Это ты? – позвала его Поппи. – Ах, иди сюда ко мне, мой хороший, иди…

Франко взял клетку и понес ее через спальню к кровати, где положил Поппи на гору подушек в свеженакрахмаленных наволочках, и попугай порхнул на ее вытянутую руку.

– Поппи, Поппи, Поппи… – бормотал он.

– Я так скучала по тебе, Лючи, – говорила она мягко. – Ты нужен мне, друг мой.

Голос Поппи казался усталым, ее голова покрылась янтарно-медным облаком отросших волос, но был виден красный шрам, тянувшийся от правого виска. Ее скулы обострились, и голубые глаза были потухшими и усталыми; казалось, даже ее веснушки побледнели и слились с белизной ее кожи. Худые пальцы, гладившие перышки попугая, дрожали, словно никак не могли остановиться.

Женщина в накрахмаленной белой униформе подошла и встала у кровати, Франко сказал:

– Поппи, это сиделка, она будет заботиться о тебе и следить, чтобы у тебя было все, что тебе нужно.

– Я бы лучше осталась одна, – проговорила слабым голосом Поппи. – Слишком много сиделок, слишком много врачей… попроси ее уйти.

– Не сейчас, Поппи, тебе еще нужна помощь.

Взяв ее руку в свою, Франко смотрел на нее одновременно с нежностью и скорбью, а потом сказал:

– Я вернусь, когда ты окрепнешь.

– Так я наконец дома, Франко? – спросила она, ее глаза закрывались от слабости.

Он кивнул.

– Теперь ты дома, Поппи, – произнес он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку.

Первые несколько дней Поппи лежала тихо и молча, но с приходом весны она окрепла и наконец рискнула выйти из дома. Лючи сидел у нее на плече, когда она бродила неуверенно по своим новым безупречным садам, по ее щекам катились слезы.

– Но это не дом, Лючи, – кричала она. – Сады были разросшимися, с буйной зеленью… они были таинственными… это было необыкновенное место. Зачем мы здесь? Это совсем другое место…

К ней подбежала сиделка; она встревожилась и позже позвонила Франко. На следующий день он приехал. Он заметил, что иногда она встречала его радушно, и счастье светилось в ее глазах, но иногда… она просто смотрела на него озадаченно, словно он был незнакомцем, нарушившим ее уединение.

Сегодня Поппи была надменной и непреклонной.

– Я отпустила садовников, – сказала она ему отрывисто. – Мне не нужны наманикюренные лужайки и цветочные клумбы. Я хочу видеть дикие травы и буйно разросшуюся зелень, в которой можно потеряться… которая скрывает окружающий мир…

В ее глазах снова мелькнуло сомнение.

– Это то самое место, Франко? – спросила она. – Это тот самый дом? Иногда я думаю…

– Не беспокойся, – улыбнулся он ей. – Все будет так, как ты хочешь, Поппи. У тебя будет все… все, что только может сделать тебя счастливой.

Потом она отпустила сиделку.

– Мне она больше не нужна, – сказала она Франко, когда он поспешно приехал на виллу. – Да и потом, – добавила она со знакомым ему лукавым взглядом, – она вовсе не моя сиделка. Она мой страж.

– Нам не нужны все эти люди, Лючи, – шептала она, когда они смотрели, как сиделка шагала к машине с чемоданом в руке. – Мы будем с тобой вдвоем, только ты и я. Пока не вернется Роган.

Лето плавно перетекло в осень, а осень – в зиму. Франко приехал к ней на Рождество, его большая машина была нагружена нарядно пестревшими коробочками и свертками, которые она так и не открыла. Она даже отказалась говорить с ним, и они просто сидели у камина весь день, глядя на огонь. Но несмотря ни на что, он каждый месяц приезжал навестить ее.

По вечерам Поппи ела простой ужин, приготовленный для нее женщиной, которая приходила из деревни присматривать за домом, и выпивала бокал вина. Потом она медленно шла наверх по ступенькам в свою комнату, садилась за письменный стол и начинала писать.

– Иногда я помню все, Лючи, – говорила она грустно, глядя на исписанные листки. – А иногда ничего. Вот я и подумала – если я запишу это все, я смогу удержать свою память, которая бежит от меня, и если я забуду, они будут рядом и напомнят мне обо всем.