Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

И над всем стоял вопль: «А-а-а!», треск горящих брёвен и хлебных скирд, мычание скота, взвизги взбе­шенных коней, неистовый плач и звериные вопли: «Ур! ур!»

Всё помутилось в мозгу Гриневича, и багровый ту­ман поднялся к глазам.

— Ах так!

Пулемётная очередь оглушительно стеганула по воз­духу и покрыла шум, поднимавшийся с языками огня и облаками дыма над несчастным селением. Грииевич, не слезая с коня, ударил из пулемёта по группе конных басмачей, толпившихся около котлов. Долина отозвалась диким, испуганным воем на эхо в горах. И в тот-же миг дым снова затянул селение, быть может, на мгновение, но Гриневич уже ничего не видел, не отдавал отчета в своих поступках. Крикнув «За мной!», он выхва­тил клинок и на полном скаку врезался в мечущую­ся, ошеломлённую толпу басмачей. Он рубил и рубил. Он привстал на стременах и наносил удары, вкладывая в острие клинка всю свою силу. За спиной он слышал Кузьму: «Ура! Бей их!» Гриневич вихрем промчался по улице кишлака из конца в конец, неся за собой смерть. Навстречу ему выскакивали басмачи с искажёнными лицами, широко разинутыми ртами. Они бежали от его клинка с воплями: «Красные! Красные!» Он вырвался на околицу селения, но не стал гнаться за бегущими в смятении басмачами, а повернул назад и увидал всад­ника в облаках пыли, хладнокровно разившего шашкой вопящих басмачей. «Кузьма!» — мелькнуло в голове Гриневича, и он погнал    коня обратно в дым и огонь.

Гриневич не помнил, как оказался на плоской гли­няной крыше дома. Он только помнил колючую сухую траву, которая противно щекотала и колола ему шею и щеку, и горячий металл пулемета, дергавшегося и рвавшегося у него из рук, когда он поливал огнем уди­равших по долине верхом и пешком басмачей.

Но стрелять долго не пришлось.

—  Быстро бегают, гады, — сказал рядом Кузьма. И только теперь Гриневич услышал раздававшиеся рядом с ним выстрелы.  Кузьма стрелял методично, быст­ро, без промаха.

Но басмачи исчезли, наступила тишина, если не считать треска и воя огня. Кишлак лежал внизу, под ногами, оглушённый. Переход от оргии воплей, насилия, грабежа к ошеломляющему вторжению Гриневича, к бегству всей шайки оказался столь невероятным и неожиданным, что даже убитые горем женщины смолкли.

Все ждали, что же будет дальше.

Не посмотрев на прислоненную к крыше лестницу, Гриневич спрыгнул наземь и, сев на коня, поскакал к площади. Ошалело смотрели на него окровавленные, избитые дехкане.

—  Скорее! — крикнул Гриневич, — убивайте басмачей, ловите коней, собирайте оружие, тушите огонь!

Он не стал слезать с коня, который всё ещё в запале крутился под ним, фыркая и временами взвизгивая от возбуждения. Весь кишлак побежал, зашумел, закри­чал. Повыволокли из хижин и хлевов забившихся туда, с перепугу басмачей. Они, обезумевшие от ужаса, не сопротивлялись. «Командир,  что делать с ними?» — спрашивали дехкане, разъярённые болью ран, ожогами, гибелью близких. И сами, не выслушав даже ответа Гриневича, бушевали: «Убивайте! Убивайте насиль­ников и зверей!»

Гриневич всё ещё не совсем пришел в себя, всё ещё он рвался в бой, но ясность мысли возвращалась к нему. Он жестко, непреклонно приказывал казнить схваченных бандитов. Он только что видел за невысо­кой оградой изнасилованную, убитую девочку, валяв­шуюся во дворике, залитом кровью. Он видел насажен­ного на кол грудного ребенка и лежащее рядом с ним бездыханное тело матери. Он видел десятки дехканских трупов, плававших в лужах крови.

— Казните! Всех казните! Не теряйте времени! Пусть забудут к вам, в горное селение, дорогу на­всегда.

Он только запретил захваченных подвергать пыткам, и дехкане обиделись на него: «Как так, нас жгли, пытали, отрезали куски мяса, резали на части! А их нельзя?»

Но Гриневич оставался непреклонным.

—  Лексей Панфилыч, — услышал он вкрадчивый го­лос, — а здорово вы их!

Рядом оказался Кузьма. Весь в саже, в пыли, с лицом, покрытым подтеками пота и грязи, он важно сидел на своём буланом коньке Ваське, преисполненный достоинства и торжества.

— Что, басмачи? — встрепенулся Гриневич.

— Да нет, куда там. Задали лататы, до завтра не опомнятся.

— Соберите народ! — крикнул старикам Гриневич. Все сбежались очень   быстро. В копоти, кровавых потёках, со сверкавшими белками глаз, с опухшими от синяков лицами, с исполосованными ударами плетей спинами, с засыпанными дорожной пылью, завязанными грязными тряпками ранами, они  толпились вокруг сидевшего высоко на коне командира Красной Армии и взирали на него, наверное, как на бога. Они до сих пор ещё не осознали, что   Гриневич вдвоём с Кузьмой обратили в бегство многочисленную банду убийц и насильников. Они смотрели на Гриневича и молчали, как завороженные, не зная и не умея высказать переподнявших их чувств, окончательно оглушенные мгновен­ным переходом от гибели к жизни. Раскрыв широко рты, они ждали, а что скажет сейчас этот человек, обрушив­шийся на негодяев, точно меч архангела Джебраила. Но Гриневич меньше всего собирался произносить речи. Он спросил:

—  Сколько коней вы взяли у воров?

—  Сорок, нет, тридцать! — вразброд закричали дех­кане.

—  А винтовок?

—  Десять! Тридцать!.. Пятнадцать!

—  Неважно. Потом подсчитаете. Слушайте же меня внимательно. В наступившей тишине он приказал:

—  Кто хочет воевать, пусть выйдет вперёд.

После короткой толкотни, замешательства и возгла­сов «Я, я хочу!» к командиру протолкнулось через толпу десятка три дехкан в обагрённой кровью одежде.

—  Кузьма! Отдайте им коней, винтовки, сабли.

Раздача оружия заняла немного времени.

Тогда Гриневич заговорил снова:

— Позор басмачам! Разве они воины? Только трусы бывают насильниками и убийцами. Это идёт от низких сердцем и душой. Кровавые псы! Что они    сделали с вами, с вашим селением. Довольно вам терпеть зубы на своём теле. От имени народа я даю вам оружие, коней, патроны. Вы теперь отряд добровольной милиции. Если басмачи придут сюда, стреляйте в них, дайте им отпор, не подставляйте же шею под нож. Держитесь крепко! Завтра, послезавтра я обещаю привести сюда Красную Армию, и тогда басмачи не посмеют больше и носа пока­зать. А сейчас...

Только теперь Гриневич вспомнил о Шукуре-батраке. Его нигде не оказалось.

— Испугался бедняга, — сделал вывод Кузьма.

С вызвавшимся добровольцем-проводником они, не мешкая ни минуты, ускакали к переправе. Гриневич не счёл возможным остаться, выпить чаю, поесть, хотя дех­кане очень просили его.

Откуда он мог знать, что передовые части Красной Армии, переправившись южнее Нурека через Вахш, появяться в кишлаке не завтра и не послезавтра, а к ночи.