С отцами вместе - Николай Ященко

Никишку комсомольцы считали в какой-то мере своим, он помог клубу не одним плотницким топором. Лавочник Петухов отправил с ним на мельницу полную четверть керосину. Никишка поздно вечером принес полезную жидкость в клуб, а отцу сказал, что посудину с керосином нечаянно разбил о колесо телеги. Что ему было за это — никто не знает. Парень аккуратно читал в клубе газеты, интересовался книгами об устройстве машин. Правда, читальня была еще бедной. Ревком мог выписать «на казенные средства» две газеты и ничего больше. Анна Гречко принесла в читальню все свои книги, кое-что выпросила у псаломщика. В одной книжке описывалась жизнь американского изобретателя Томаса Эдисона, Никишка прочитал ее и попросил еще что-нибудь. Анна написала Мокину — пусть подберет подходящую книгу в поселковой библиотеке.

Дед Ефим, по собственному признанию, ходил в клуб, чтобы пощупать новую жизнь и узнать, из какого теста сделаны комсомольцы. Они удивляли и злили его. Таких людей старик раньше не видывал. Комсомольцы не боялись ловить «домового». Рискуя жизнью, гонялись за бандитами. Наперекор всему нынче весной засеяли комсомольскую десятину. Да как засеяли-то! Тут и хвалить и ругать есть за что. Ревком выделил им совсем неважнецкую землю. Так они со слезами на глазах выпрашивали у отцов коней, просыпались до рассвета, и два раза перепахали участок. Люди только диву давались. Комсомольцы ходили по дворам, собирали древесную золу для своей десятины, черт погнал их на колокольню, под метелочку соскоблили там голубиный помет — циркуляр, говорят, такой получили. А что было потом! Послали Андрюшку Котельникова в уезд, он привез оттуда какой-то отравы, в ней намочили посевное зерно. Чего только осиновцы не говорили по этому поводу. Сам дед Ефим, встретив Андрея, назвал его племянником колдуньи Бабы-Яги. «Тебя бы ядом отравить да в землю посадить — ты будешь расти? Нет! И зерно тоже!» По его мнению, семена погубили ни за грош, ни за копеечку. Мужики до сих пор смеются над тем, как комсомольцы объегорили Прохора — Андрюшкиного отца. Сдуру, что ли, дал он им взаймы семенного зерна. Обещали отдать осенью, когда соберут урожай. А что соберут? Лебеда да крапива вырастут… Пуще всех интересует Ефима учительница Анна Васильевна, она — всему делу голова. Днем — с ребятишками в школе, вечером — с комсомольцами в клубе. А то по избам шныряет, про большевиков рассказывает или на сходке с Петуховым ругается. Ей бы о женихах думать, а она по воскресеньям ходит (редко кто подвезет на лошади) в Каменку с букварем, учит там грамоте парней. И, что удивительно, ни копейки за это не получает. Дед Ефим читать не умеет, но каждый вечер кладет перед собой книгу о русско-японской войне, разглядывает в ней портреты генералов, считает, сколько у каждого орденов и медалей.

Лукерью уговорили участвовать в спектакле, и она ходит в клуб на репетиции. Пьеса маленькая, но артистов все равно не хватает. Роль у Лукерьи несложная, нужно произнести несколько фраз…

Начался жаркий июнь. Анна Васильевна отпустила учеников на летние каникулы, а сама увлеклась подготовкой пьесы «В волнах революции», заделалась режиссером, суфлером и вообще лицом, отвечающим за все на свете. Это будет первый в истории Осиновки спектакль. Анна возлагала на него большие надежды. Надо как-то ломать стену предрассудков, которая выросла между клубом и крестьянами, мешает осиновцам перешагнуть порог бывших поповских хором.

В день спектакля Анна не находила себе места. Утром собрала группу школьников, раздала им бумажки с названием пьесы, просила обойти все избы, пригласить мужчин и женщин на бесплатный спектакль. Через час не выдержала и сама отправилась по дворам. Задолго до вечера, отказавшись от обеда, пошла в клуб, полила на подоконниках цветы, подмела и без того чистый пол. Сосчитала скамейки, хотя давно знала, сколько их поставлено. Ловила себя на том, что часто смотрит в окна, ждет людей. Анна понимала: сегодня односельчане ответят ей на вопрос, что сильнее — суеверие или тяга к новому. Конечно, за один вечер невозможно покончить с укоренившимся годами невежеством, но видно будет, какую трещину дала старина. Придут на спектакль или не придут? Сенокос еще не начался, по вечерам все взрослые и молодые дома…

Прохаживаясь по пустому залу, Анна перебирала в памяти события сельской жизни… Молодежь свободное время проводит на вечерках. В обоих концах деревни одинокие старухи за муку и картошку сдают избы для гулянок. Там игры с обязательными поцелуями, там страшная нецензурная брань, там самогон и драки. Когда парни одного края зазывают на свою вечеринку девчат другого края, гулянка кончается поножовщиной. В Осиновке один-единственный гармонист. Кто сумеет перетянуть его на свою сторону, лучше угостит — у того и музыка, а значит, и веселье. Комсомольцы думали, как же быть? На ячейковом собрании единогласно проголосовали за предложения Андрея Котельникова: «Принимая во внимание, что частные вечерки никакой пользы не дают, кроме разврата, постановили пресекать в корне все частные вечерки и танцы. Вынесенную резолюцию провести в жизнь». После собрания взяли винтовки, пошли сначала в избу бабушки Липатихи, разогнали одну вечеринку, оттуда направились в другой конец села и в доме Аксенихи запретили еще одну частную гулянку. Председатель ревкома Герасим похвалил комсомольцев за боевые действия, а приехал инструктор укома в буденовке и сказал, что винтовки придется отставить. Анне он подарил пьеску. «Для начала попробуйте это…»

Первой в дверях клуба показалась хозяйка квартиры Анны Васильевны. Старушка оглядела в зале углы, выискивая глазами иконы, и, не найдя их, погрозила квартирантке сложенными для крестного знамения пальцами. Затем посетительница поправила на голове кашемировый платок с яркой цветистой каймой, который, видимо, не часто вынимался из сундука, присела у стены на краешек последней скамьи. Анна провела хозяйку на первый ряд, усадила в самом центре против ящика из-под кирпичного чая, который служил суфлерской будкой. Через несколько минут появились соседи Котельниковых, за ними робко вошли две девушки. На всех праздничная одежда. Уже заняты все места, а люди все подходят и подходят. Анна кружилась по сцене, что-то негромко напевала, обнимала по очереди актеров.

Прозвенел школьный звонок. Никишка, давно ожидавший команды, с гордым видом открыл занавес. Анна низко поклонилась зрителям и сказала, что перед спектаклем объяснит текущий момент. Минут пятнадцать она говорила о событиях в Приморье — кто совершил переворот, что он значит, какие от него могут быть последствия и как относиться к нему трудовому крестьянству…

В это время Прохор Котельников вернулся из леса. Окна в доме не светились, на дверях висел замок. Вышел за ворота, сел на лавочку, покурил. Было совсем темно. Звезды быстро гасли, должно быть, небо заволакивалось тучами. Подул свежий ветер. «Пахнет дождем, — подумал Прохор. — Дай-то бог». На улице еще играли ребятишки. Один из них крикнул: «Тетка Лукерья в клубе представление показывает». Прохор, как был с бичом в руках, так и заявился на спектакль. Пришлось стоять у порога. Шло второе действие. Зрители то громко смеялись, то выкрикивали одобрение или угрозы в адрес героев пьесы. На сцену легко, как уточка, выплыла Лукерья. Ее сразу узнали, стали называть по имени и отчеству. Доморощенная артистка присела к столу и сказала: «Царь ехал на белом коне». В зале притихли. Лукерья помолчала, зачем-то развела руками, повторила сказанное и опять замолчала. В первом ряду было слышно, как Анна подсказывала Лукерье, но она поднялась с табурета и снова произнесла: «Царь ехал на белом коне». Даже неопытные зрители догадались, что происходит неладное, зашушукались, захихикали. Анна сильнее прежнего, уже высовываясь из ящика-будки, подавала Лукерье нужные слова, а та, как завороженная, ходила по сцене и твердила одно и то же про царя, ехавшего на белом коне. Прохор не выдержал, протолкался к самой сцене, взмахнул бичом и закричал на жену:

— Да ты, язви тебя в душу, знаешь еще кого-нибудь, окромя этого проклятого царя?!

Женщина всплеснула руками, тихо ойкнула, скрылась за кулисами. Никишка думал, что так положено по ходу пьесы, и занавеса не закрывал. В зале поднялся невероятный шум. Зрители хохотали, соскакивали с мест. Кто-то, сложив руки рупором, кричал:

— Лукерья, выходи! Не бойся!

Крикуна поддержали:

— Мы тут Прохора пока подержим, он драться не будет!

Лукерья уже выскочила в окно и, не чуя под собой ног, побежала домой. У ворот ее догнали крупные капли дождя.

В суфлерской будке плакала Анна, а за ее спиной зрители шумно обсуждали пьесу и происшествие с Лукерьей. Все для них было необычно, интересно. И вдруг, когда Андрей Котельников уговаривал Анну вылезть из укрытия, над клубом что-то загрохотало, как будто какой-то великан протопал по крыше и рассыпал за собой камни. В следующее мгновение все поняли, что это гром — сильный и раскатистый. В окна из темноты бросилась молния, с порывом ветра ударила дождевая струя. Люди заторопились к выходу. Впечатления от первого спектакля смешались с радостным чувством, рожденным грозой. Она тоже была первая, первая после весеннего сева. Мужчины и женщины бежали по улице, по-детски восторгались дождем, не боясь испортить нарядных рубах, кофт и юбок. Некоторые останавливались, поднимали голову вверх, подставляли лицо небесному потоку.