Беседы с Vеликими - Игорь Свинаренко

– Ну так он ведь зарабатывал на жизнь впечатлительностью. А без нее был бы банкиром каким-нибудь…

– О чем и речь! Бунин как крутой мужик – нет… Когда Кузнецова ушла от него, он онемел на несколько лет. Она его бросила летом 1934 года, через полгода после Нобелевской премии, когда он был в зените творческой мощи… Он гордился изощренностью своей фантазии, силой своего писательского воображения. Но вот ушла Кузнецова – и фантазия его покинула! Все эти годы – с 34-го по 38-й – он пытался заставить себя писать. Ну он работал над «Освобождением Толстого», над книгой о Чехове – но рассказы писать не мог! Только в 38-м он наконец смог начать «Темные аллеи». Для него это была колоссальная драма! Она сильно сказалась на его физической форме. То есть не так он был крут, каким, может быть, и хотел казаться. Всего мы до конца никогда не узнаем.

– Как вы вообще решились участвовать в этом проекте? Кругом дешевка, сериалы, бразильское «мыло», а вы тут с высокими материями, с классиком русской литературы…

– Проект мне поначалу казался безнадежным. Когда мы в Париже снимали предыдущую картину, «Манию Жизели», Дуня (моя дочь, автор сценария) сказала: «Надо снять про Бунина и Кузнецову, и папаша сыграет там Бунина». Это она сказала совершенно серьезно. Я возмутился: «Дунька, ты что, с ума сошла?» Первая реакция была такая. Тем более что тогда, в 95-м, нигде не обсуждался тот факт, что Кузнецова ушла от Бунина к женщине, которую полюбила… По-моему, я первый напечатал это открытым текстом в газетной статье. На меня многие обиделись. Вот Рощин опубликовал статью «Верх берут лесбиянки». Его трясет от нашей картины, ему все там кажется гадостью и мерзостью. Он считает, что мы намеренно сделали из Бунина вульгарную фигуру: вот он живет с женой и любовницей, а та – со своей подружкой лесбиянкой… Мне самому поначалу казалось, что сам замысел чреват вульгарностью. Бунин бы клокотал, что кто-то посмел лезть в его личную жизнь… Но потом, когда Дуня с режиссером Лешей Учителем серьезно стали в этом деле копаться, когда появился сценарий, я его прочел – мне он показался весьма убедительным… Я согласился.

– Вы гордитесь Дунькой? Что вот она такие сценарии пишет?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я вообще ничем не могу гордиться. Дунька просто много места занимает в моей жизни. С дочками мне не давали видеться, их увозили в пионерский лагерь, а мне не говорили в какой. Но я всегда их находил, я лез туда через забор, потому что жена запрещала меня пускать, я-де ужасный человек…

– Вы не раз жаловались, что было трудно играть Бунина вот еще почему: он дворянин, а вы нет. Хотя вы тоже ведь принадлежите к элите: вы интеллигент уж в котором поколении, отец у вас писатель… Известность, премии, особое положение… Вы приблизительно в той нише, которую раньше занимали аристократы. Есть у вас такое чувство?

– Мне это кажется смешным. Не надо нас путать! Бунину была свойственна сословная гордость. Он любил напоминать о древности своего рода, о своих именитых предках. О том, что Жуковский – его родственник, а отец его в Севастополе воевал и был знаком с Толстым. Да, он об этом рассказывал… Но вырос-то он в нищей семье, где отец прогулял и свое состояние, и материно. Я бывал на родине Ивана Алексеевича и знаю, что Бунины жили беднее многих мужиков. Иногда весь их обед состоял из окрошки, в которой не было мяса. Он так и писал: «Я рос в пору страшного оскудения дворянства».

– Ну да, а потом, в 1917-м, дворянство, к которому принадлежал Бунин, потерпело страшное поражение.

– Нет. Дворянство потерпело поражение гораздо раньше. Кстати, чьими руками была сделана реформа? Руками дворян! Дворянской интеллигенцией! Совесть, которая мучила дворян начиная с декабристов, – это она привела к отмене крепостного права. Ну, это долгий разговор. Я тут только хочу сказать, что 17-й год – это поражение не дворян, а поражение России. Вот и после 1917-го – кто выстроил Красную армию большевикам? Спецы-дворяне!

– Я как подумаю об этом… О том, как офицеры шли служить красным… Это стыд, позор, это ужасное падение… Сейчас черные дикари в Зимбабве, что ли, убивают белых фермеров и делят, что награбили. Вот и у нас то же самое было, а некоторые офицеры пошли всякой сволочи прислуживать… Потом, в 37-м, их почти всех расстреляли – а чего еще они заслуживали?

– Я тоже так думал, когда мне было лет тридцать. Ненавидел всех, кто пошел работать с большевиками. А сейчас я думаю иначе. Дворяне служили ведь не только батюшке-царю, с Петра это понималось больше как служение России. И в 17-м году очень многие остались потому, что не мыслили себя вне России. Был комплекс кающегося дворянина – он ощущал свою вину перед народом, который веками работал на него. Этот комплекс долга перед народом был у них в крови. Долга в том смысле, что дворянин должен помочь развитию народа. Это было свойственно едва ли не всем без исключения образованным людям России. И очень многие вот так прямо пошли в Красную армию, потому что видели полный развал режима, вызванный войной. Многие пошли от безвыходности…

– Бунин тоже мог бы сказать: «Да хрен с ними, лишь бы выжить. Начну сейчас сочинять красивые байки про комиссаров, мне паек за это дадут. Вон сколько бывших благородных продалось, и ничего». Но он, наоборот, сидел голодный и писал «Окаянные дни» про то, как он ненавидит эту сволочь и не может смотреть на их хари. У него в отличие от очень многих хватило ума понять, что происходит, а не забивать себе голову чепухой и пустыми надеждами. И решимости хватило не продаться большевикам.

– Да, он все понимал… Его «Деревня» – едва ли не лучшая русская книга о революции 1905 года. Повесть кончается, по сути, символом. Там героиня по прозвищу Молодая – крестьянская девка, нищая, бедная, изнасилованная – выходит замуж за отвратительного люмпена Дениску, который бьет своего отца, никчемного мужика Серого. С одной стороны, он рассказывает с ехидной ухмылкой, что ходит к проституткам, а те голодные: «Дашь ей краюху черного в качестве гонорара, и она всю ее под тобой сожрет». А с другой стороны, этот люмпен таскает в чемодане брошюрку «Задачи пролетариата в России». Вот этим кончается «Деревня». Для меня это прообраз 17-го года: Россия, которая выходит замуж, отдает себя этой страшной силе обозленного люмпена, ненавидящего культуру и всех, кто хорошо одет и у кого чистые руки.

– Знал человек, про что пишет!

– Да… Как только он начал зарабатывать хорошие деньги – это примерно с тридцатилетнего возраста, – то стал каждую зиму проводить за границей. Но на лето всегда возвращался в Россию, в деревню. Для него это ощущение деревенской жизни, того, что называлось связью с народом, совершенно прямое. У него никогда не было ощущения: вот народ, а вот отдельно я. Он никогда не ощущал себя мужиком – но то, что он ощущал себя частью этого огромного единства, которое называется Россией, – безусловно.

– Это все так. Но тем не менее Бунин не стал себя обманывать и уговаривать, что ладно, как-нибудь при красных наладится жизнь…

– Не мог он служить красным… Помните, в «Окаянных днях», описывая Москву во время октябрьского переворота, он говорит, что на следующий день изменилось лицо у толпы. Я абсолютно уверен в том, что это достоверное наблюдение. Естественно, что озлобленный люмпен, который раньше боялся городового, тут же обнаглел. И весь выплыл сюда, в самый центр города, где митинги многочисленные. Те лица, которые раньше прятались, вдруг хлынули на улицу и стали лицом толпы, что, конечно, могло привести в ужас. Я думаю, что для Бунина и вопроса не было – служить или не служить красным.

– Вы же говорите, что дворяне были заточены на служение России, народу, а с другой стороны – вопроса не было… Как так?

– Для Бунина был очевиден не только крах России, но и крах культуры.

– Человек признал, что потерпел поражение, мужественно принял это и уехал. Это был мужской поступок. Так?

– Это было поражение, которого он не мог принять до конца. Он дышать в этой атмосфере не мог, как и многие другие люди. Я думаю, что для него вопроса не стояло.

– Это опыт поражения. Все пропало, но он не сдался и не стал просить пощады. Сказал: ненавижу вас, и будь что будет. Это красиво, в конце концов.

– Вы это все несколько театрализуете. Там проще было, на уровне быта. Вот деревня во время февральской революции. Там начинается разгул пьяных разбойников: убивают невинных людей, усадьбы дворянские жгут. Бунин рассказывал, как один раз ворвались пьяные мужики. С какой яростью он на них кинулся, каким матом их крыл! И это его спасло.

– Вот видите – он боец!

– Но он скоро понимает, что его убьют не сегодня завтра. Еще нет красных отрядов – это лето 1917-го, еще октябрьский переворот не произошел, – а государство уже не в состоянии обеспечить безопасность своих граждан. Началась власть темной силы. Он бежит в Москву. Но и там в октябре начинается то же самое. По ночам врываются с обысками пьяные матросы, они и изнасиловать могут, и убить. Жить невозможно! И с превеликим трудом Бунины пробираются на юг. Однако и туда добираются красные. Вакханалии, казни, расстрелы каждую ночь, те же обыски, опять власть темной толпы. Потом приходит Деникин, Бунин встречает его, произносит речь на торжественном обеде. Появляется надежда, что при Деникине жизнь наладится. Но это опять разваливается, возвращаются красные. Просто дышать нечем! Снова бежать, спасаться…