Последний год - Василий Ардаматский

Приема пришлось ждать более получаса. Он снова впал в уныние — ему казалось, что в ожидальне — этой комнате, обитой наглухо дубовыми панелями, его просто забыли… Наконец позвали. Он вошел и с беспокойством осмотрелся по сторонам — в краснодеревном кабинете царя никого не было. Штюрмер сделал еще шаг и увидел: монарх стоял у окна за гардиной и смотрел в парк.

Царь повернул голову, чуть кивнул и снова стал смотреть в окно. Штюрмер сделал к нему шаг и тоже стал смотреть. За окном ничего стоящего внимания не было — снова пошел дождь, и парк еле проглядывал в тумане. А царь все смотрел и смотрел. У Штюрмера больные ноги подрагивали в коленях. Он настойчиво стал повторять в уме слова: «Сядьте, ваше величество… Сядьте, ваше величество», — он верил в передачу мыслей на расстоянии…

И царь отошел наконец от окна и сел за стол. Штюрмер принял эту свою победу как доброе предзнаменование и, даже не дождавшись приглашения, тоже сел, поставив портфель возле бессильных ног.

— Как Протопопов? — опасно не поднимая глаз, спросил царь.

— В каком смысле, ваше величество? — осторожно спросил Штюрмер, глядя настороженно из глубоких глазниц в лицо царя, которое, как всегда, ничего не выражало.

— Он собирался навести порядок с продовольствием. И вы обещали. Где он, этот порядок? — не повышая голоса, спросил царь.

— Вы же знаете, ваше величество, все испортила Дума — впутала в это дело земства, и теперь каждая губерния свои законы пишет.

Царь глубоко, безысходно вздохнул. Подергал аксельбант за металлический наконечник и сдвинул с плеча погон. Поправил погон. И вдруг грудью навис над столом, уставился на Штюрмера потухшими голубыми глазами и спросил тихо, бессильно:

— Почему, Борис Владимирович, все так безобразно? Почему не стало порядка? Где верные люди, на которых триста лет опирался наш трон?

— Да, да, — поспешно ответил Штюрмер. — Где они? Я сам думаю про это.

— Мало думать, Борис Владимирович, — печально произнес царь. — Вы же власть, Борис Владимирович.

— Мы только слуги ваши, — сокрушенно опустив голову, сказал Штюрмер. Он не понимал, что своими верноподданническими словами как бы перекладывает па монарха ответственность за все.

— Вы власть, Борис Владимирович, — медленно и тихо повторил царь. — А власть должна, обязана властвовать. В столице вместо вас властвуют бунтовщики, проходимцы, выскочки, карьеристы, которым не дорога ни Россия, ни трон — ничто им не дорого. Ничто.

Резко поднятая голова Штюрмера точно вынырнула из бороды.

— Надо закрыть Думу, — быстро сказал он.

— Что это даст? — безнадежно произнес Николай. — Выгоним их из Таврического, они будут продолжать свое гнусное дело на улице.

Царь и его премьер молча сидели друг против друга, отягощенные заботой о сохранении государства от всяких посягательств.

— Может… — нарушил Штюрмер тягостное молчание… — У меня была мысль… наиболее опасных из Думы изолировать.

Царь приподнял короткие брови, сморщил лоб и посмотрел на Штюрмера не то с недоумением, не то с интересом.

— Оскорбление царской особы грязной клеветой, — продолжал Штюрмер. — Есть же, наконец, законы… тем более время военное.

Царь молчал. Он и сам думал о такой мере. Тем более что раньше это однажды было сделано, правда, вызвало большой шум. Но эту мысль он отложил после приема председателя Думы Род-зянко. Разговор с ним потряс его… Собственно, разговора не было, говорил только Родзянко… Поклявшись в верности монарху, Род-зянко говорил тогда страшные вещи. По его словам, Россия стоит перед пропастью, и все, в том числе и царь, толкают страну в эту пропасть. Слушая его, Николай пережил страшные минуты — никто так с ним не разговаривал.

Вспомнив сейчас об этом, царь подумал: «Я тогда смалодушничал… Довольно осторожничать. Штюрмер говорит дело, действительно, Думу надо разогнать… или спрятать всех ее горлопанов в тюрьму, и делу конец…» И вдруг вспомнил, что Родзянко тогда говорил и об этом. Он сказал, что Дума — это единственное место в России, где вслух говорят правду. И прибавил: вы должны понимать, что совет разогнать Думу вам дают те, кто боится правды, а вы помазанник божий, значит, вы сама правда и вам нечего ее бояться. А то, что правда иногда бывает горькой, с этим надо мириться, правда всегда правда…

Самое страшное было в том, что ни тогда, когда он слушал Родзянко, ни теперь, когда перед ним сидел съежившийся в кресле Штюрмер, Николай не знал толком, чего сегодня хочет Дума на самом деле. Но он больше не желал терпеть, что в этой Думе так неуважительно говорят о нем, об императрице, о тех людях, которым он доверил власть. И этот бедняга Штюрмер, преданнейший, порядочный, подвергается всяческому поношению с думской трибуны. Николай вспомнил, что он однажды в сводке охранного отделения о разговорах в кулуарах Думы прочитал, что Штюрмера называют там «государственным импотентом»…Николай тогда улыбнулся, прочитав, и не вспоминал больше… А сейчас подумал: может быть, и в самом деле он такой, раз не может сплотить вокруг себя сильных людей и справиться со всеми безобразиями?

— Скажите мне, Борис Владимирович, на кого… на кого я могу сейчас безоговорочно положиться в борьбе с безобразиями? — Николай поднял взгляд на премьера, а с него перевел на висевшую в углу икону Николая-чудотворца.

— На меня, ваше величество. — Штюрмер приложил руки к груди, привстал, но слабые ноги его согнулись, и он упал обратно в кресло.

— Что с вами? — спросил царь с участием.

— Но мне пора бы на покой, ваше величество… — тихо вымолвил Штюрмер, дрожащей рукой вынул платок из кармана мундира и вытер лоб.

— На вас я полагаюсь, — сказал царь, будто не слышал его. — А еще кто?

У Штюрмера по спине пробежал холодок. Ручаться за других не в его правилах. Вот если бы самодержец спросил, на кого нельзя положиться, тут бы за ним дело не стало. Он знал, кто его враги — их была целая туча.

— Где «Союз русского народа»? — вдруг спросил царь.

— Как где? Здесь, ваше величество, — ответил Штюрмер, не замечая двусмысленности своих слов.

— Он так хорошо начинал, — продолжал царь, — так красиво действовал. Ведь сейчас все должны стать на защиту трона, против безобразий и беспорядков… Продумайте использование «союза».

— Слушаюсь, ваше величество.

— Вспомните, Борис Владимирович, тогда, в 1905 году, «союз» поднял на защиту трона самых простых людей, и, объединенные в «союз», они стали грозной силой. Сейчас мы должны призвать к действию всех людей, способных поднять патриотические силы России, ведь сейчас положение гораздо тревожнее, чем в те времена. Свяжитесь с губернаторами, где «союз» действовал наиболее активно, посоветуйтесь с ними, пусть они назовут вам надежных, смелых людей, вожаков… — Царь оживился, говорил все более энергично, мысль показалась ему спасительной. А Штюрмер только повторял, кланяясь:

— Слушаюсь, ваше величество… Слушаюсь, ваше величество, — а сам в это время с бессильной тоской думал о том, что ничего этого он сделать не сможет. Он и сам как-то вспоминал про «Союз русского народа» и спросил о нем министра внутренних дел, а тот махнул рукой и ответил: «Был «союз», да весь вышел…»

— Но кто же все-таки организует беспорядки? — продолжал царь.

— Всякие интеллигенты, ваше величество! — вяло ответил Штюрмер, вытирая платком шею иод жестким воротником мундира.

— Но неужели нельзя с ними справиться? Преданных-то больше?! Еще раз говорю вам — разбудите, поднимите «Союз русского народа». Что делает Дубровин?

— Не могу знать, ваше величество.

— Ну вот видите, — укоризненно сказал царь. — Узнайте. Может быть, я захочу его повидать.

— Слушаюсь, ваше величество!..

— Прошу не откладывать, заняться этим…

Вернувшись в Петроград, Штюрмер позвонил Протопопову, попросил его немедленно приехать. Тот стал ссылаться на крайнюю занятость, тогда Штюрмер сказал, что приглашает его во исполнение воли его величества. Протопопов ответил тревожно: «Еду…» «Обнаглел он, этот Протопопов, премьер я для него или кто?»— подумал Штюрмер и, положив трубку, записал для памяти, что говорил ему монарх…

Протопопов вошел стремительно, но, опустившись в кресло, схватился за сердце, закатил вверх глаза.

— Я на пределе, Борис Владимирович, — сказал он тихо. — Никто выдержать это не в силах.

— Я тоже нездоров, — сухо отозвался Штюрмер, глядя в свои записки. — Я только что из Царского… Первое — помните, мы говорили с вами насчет изоляции думских горлопанов?..

— Охранное отделение действует, — быстро отозвался Протопопов. — Необходимо серьезное обоснование. Оно готовится.

«Черт бы его побрал, этого Протопопова, что ему ни скажи, он уже действует».

— Промедление недопустимо, — строго глядя на министра, произнес Штюрмер.