Герберт Уэллс - Максим Чертанов

Глава третья УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И УЧИТЬСЯ

Роман «Джоанна и Питер: история обучения» (Joan and Peter: A Story of an Education) Уэллс начал писать в июне 1918-го, а в ноябре он уже был издан. Это история о том, как девочка и мальчик взрослели и умнели. Роман принято называть слабым, скучным. Это несправедливо: он интересный, особенно для неанглийского читателя, потому что в нем очень познавательно рассказано об Англии начала XX века и прекрасно описаны дети — все слезы, синяки и шишки, кукол, кошек и собак собственных детей Эйч Джи вложил в роман с великолепной щедростью. Умнеть детям помогал мудрый Освальд, родственник и опекун Питера. Он «принадлежал к тому меньшинству англичан, которые думают систематически», тогда как большинство этого не умеет: их мысли «собраны в неряшливые кучи»; а думал он преимущественно о том, что мы должны из «сборища эгоцентричных обезьян» превращаться в «сообщество сотрудничающих людей». Освальд ведет сражения с консервативной теткой Питера за душу мальчика, рассказывая ему истории, рекомендуя книги для чтения; он также настаивает на том, чтобы Питер и его подружка получили одинаковое образование. Их обучают физике, математике, истории, рисованию, языкам — все по методикам, подробно описанным Уэллсом. Когда Питер становится взрослым, они с Освальдом совершают путешествие по свету. Приезжают в Россию — вот, наконец, Эйч Джи и описал свое путешествие…

Увы, придется разочароваться. В своем описании Уэллс не продвинулся дальше Дюма и не поднялся даже до тех обобщений, которые сделал маркиз де Кюстин. Сплошные общие места: много церквей, а у церквей много куполов, везде лежит снег, у Кремля красные стены, и он красив «варварской красотой», люди носят меховые шапки, а священники — бороды, Петроград европейский город, а Москва — азиатский. Ничуть не оригинальнее рассуждения о «русской душе»: «Они (русские. — М. Ч.) — телом и душою странники. Люди бескрайней земли… Когда видишь все это своими глазами, начинаешь лучше понимать Достоевского. Начинаешь представлять себе эту „Святую Русь“, как эпилептического гения среди наций — нечто вроде „Идиота“ Достоевского, отстаивающего моральную истину, подымающего крест над всем человечеством…» Далее Уэллс говорит, что «Россия и Великобритания имеют между собой много общего». Что же именно? Да лишь одно: обе они — большие. «Россия была Британией на суше. Британия была Россией на морях. Одна грезит, утомленная бесконечными пространствами, другая с морскою солью впитала практичность. В одной преобладают глубокие чувства и безграмотность, в другой — живость кокни». И захочешь нарочно написать о какой-нибудь стране что-нибудь более поверхностное и банальное — так не сумеешь. Но Уэллс, по нашему мнению, тут не виноват. Во всем виноват Достоевский. Своей придуманной Россией он навсегда сбил с панталыку доверчивых англичан.

Как и автор, его герои побывали в Государственной думе — там их неприятно поразил портрет царя. «Фигура диктатора, вчетверо больше натуральной величины, с длинным, неинтеллигентным лицом, стояла во весь рост, одетая в мундир, попирая правым сапогом голову Председателя Государственной Думы. Этот портрет был таким же очевидным оскорблением, таким же возмутительным попранием достоинства русских людей, каким был бы непристойный жест „Вы и вся Империя существуете для МЕНЯ“, — явно говорил этот глуполицый портрет в гусарском кивере набекрень, державший вялую руку на эфесе шашки».

Далее герои посетили Германию и описали ее так же оригинально и глубоко, как и Россию: немцы аккуратные, любят порядок и кайзера, домики у них чистенькие и т. д. Закончилось путешествие — и началась война. Питер становится летчиком, воюет доблестно, но осознает, что война есть зло, направленное на убийство молодежи; его сбивают в бою, он возвращается к Джоанне, и теперь они оба будут совершенствовать наш мир. Джоанна станет архитектором (до войны Уэллс такого бы не написал), а Питер займется преподаванием истории, которая должна представлять собой историю развития идей, историю пути от кровожадного стада обезьян-братоубийц к царству Божию, то есть миру разумных существ, понимающих, что все они родные. Это, кстати, Питеру посоветовал сам Бог, явившийся ему во сне и объявивший: «Я вовсе не самодержавный злой тиран, как некоторые из вас думают; если бы это было так, я бы уже давно тебя первого поразил громом. Нет, я управляю на демократических началах и предоставляю вам самим решать за себя».

Питер осознает, что он и его единомышленники должны полностью посвятить себя работе: «Если большинство из нас не будут жить как фанатики — этот наш шатающийся мир не возродится. Он будет разваливаться все больше — и рухнет. И тогда раса большевистских мужиков будет разводить свиней среди руин». За что Уэллс, только что превозносивший русскую революцию, вдруг так взбеленился? Руины, свиньи… Тут надо учитывать время, когда дописывались последние главы «Джоанны и Питера».

2 сентября 1918 года Ленин послал правительству Великобритании ноту: «Сегодня ликвидирован заговор, руководимый англофранцузскими дипломатами, во главе с начальником британской миссии Локкартом, французским генеральным консулом Гренаром, французским генералом Лавернем и др., направленный на организацию захвата, при помощи подкупа частей советских войск, Совета народных комиссаров и провозглашения военной диктатуры в Москве». Ответная нота (Бальфур — Чичерину): «Мы получили информацию, что возмутительное нападение было совершено на британское посольство в Петрограде, что помещение было частично разграблено и частично разрушено и что капитан Кроми, который пытался защитить посольство, был убит и тело его изуродовано до неузнаваемости. Мы требуем немедленного удовлетворения: жестокого наказания всех ответственных за это безобразие и тех, кто в нем участвовал…» Эйч Джи мог как угодно бранить свое правительство, но изуродованного тела капитана Кроми он не простил.

А теперь отметим вот что: притом что Уэллс считал свой творческий метод новаторским, почти все его романы — за исключением ранних фантастических и «Буна» — поразительно консервативны. Вирджиния Вулф недаром над ними издевалась: «Роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный…» Начинается всякий раз с детства героя: родился он в такой-то семье, рос так-то и сяк-то. Попутно рассказывается о его родителях: в каких семьях родились они, какое образование получили. Если в доме живут еще какие-нибудь люди, нам непременно будет доложено, где, когда и зачем они родились и как прошло их детство. Далее — странице эдак на сотой — появляется героиня и следует рассказ о том, где она родилась и кто были (и при каких обстоятельствах родились) ее родители, бабушка, соседи и домашние животные. Лишь после этого начинается собственно сюжет и развивается строго последовательно, а в финале дается разъяснение, как герои будут жить, когда роман закончится. Почему так? Разве нельзя начать роман сразу с того, как взрослые герои дискутируют о Лиге Свободных Наций? А вот оказывается — нельзя… Только ИСТОРИЯ имеет смысл; как человечество, так и отдельного человека следует изучать в его развитии. И мысли человека только тогда понятны, когда разберешься, как он к ним пришел.

Новый роман благожелательно встретили друзья Уэллса, но другие люди отнеслись к нему холодно. Критики называли его «чересчур дидактическим, чтобы иметь успех». У широкой публики он действительно успеха не имел. Но Томас Гарди, великий романист, написал Уэллсу, что с наслаждением читал «Джоанну и Питера». «Меня поражает Ваше понимание людей и их поступков. Мне кажется, что Вам достаточно просто пройти по улице одну милю и издали поглядеть на фасады домов, чтобы описать жизнь каждого их обитателя». Уэллс никогда не считал психологию своей сильной стороной, но именно за психологизм «Джоанну и Питера» очень хвалил также Рэй Ланкастер, который просил не обращать внимания на нападки.

Чуть раньше «Джоанны и Питера» вышел из печати первый роман Ребекки Уэст — «Возвращение солдата», история о том, как две любящие женщины, жена и сестра, ждут солдата с фронта: он вернулся с амнезией, ему кажется, что на дворе 1901 год, он не помнит войны и счастлив. Но память возвращается — и счастью конец. Война убила милый старый мир безвозвратно. Книга получила прекрасную прессу. Эйч Джи в своей рецензии очень высоко оценил сюжетный ход и идею. Когда Уэст опубликует свой второй роман — «Судья» — он отзовется о нем хуже, а в «Опыте» скажет о своей подруге: «Она пишет как в тумане, возводит обширное, замысловатое здание, едва ли представляя, какую форму оно в конце концов обретет, тогда как я пишу, чтобы заполнить остов своих замыслов. Как писатели мы были вредны друг другу. Она бродила в зарослях, а я всегда держался поближе к тропе, ведущей к Всемирному Государству». (Ребекка впоследствии замечала: «В моих книгах он никогда не прочитывал больше двух страниц…»)