Вслед за словом - Владимир Дмитриевич Алейников

развевавшимся на ветру, словно знамя, и Рафаэль Зинатулин, худой, очкастый.

И они – все трое, все разом, – говорили, да так увлечённо, вдохновенно, о чём-то важном, было ясно, для всех троих, – что слова их взлетали, казалось, вверх, с осенними листьями вместе, и кружились над ними в воздухе, и на землю совсем не падали, оставаясь там, наверху, где сгущался в облачном небе, чтобы там задержаться подольше, ясный, тихий, волшебной музыкой нараставший, звучащий свет.

Я хотел было ринуться к ним – но Зверев как-то внезапно, беспокойно, меня удержал.

Кивнул головою в сторону – и прошептал:

– Менты!

Потом вгляделся куда-то – и уточнил:

– Нет, мент. Один. Пока что – один. Но всё равно ведь – мент.

Посмотрел я туда, куда он кивал, напрягаясь, волнуясь, – и тоже увидел мента.

Одного. Настоящего. В форме.

Это был человек небольшого, даже маленького росточка.

Но, как Зверев говаривал, – враг.

И этот маленький мент, которого наши друзья не видели, разумеется, потому что сидели спинами к нему и вели свои разговоры, – какую-то прыть проявлял, охотничью прямо, и вкрадчивыми шагами приближался сзади к скамейке, где сидела дружная троица.

Зверев сказал:

– Подожди. Не спеши. Посмотрим, что будет.

Я ответил:

– Давай подождём.

А наши друзья – говорили.

Ворошилов:

– Хлебников – гений! Угол зрения – вот что важно. Зорким стань – и ты всё поймёшь!

Ерофеев:

– Кстати, у Ибсена есть один любопытный ход. Он для прозы – незаменим.

Зинатулин:

– Суры Корана, я скажу вам, – это поэзия!

Ворошилов:

– Помню, когда прочитал я Бёме впервые, мне открылось такое, братцы, что прозрел я тогда навек!

Ерофеев:

– Пер Гюнт! Вот это Скандинавия! Это музыка!

Зинатулин:

– Восток! Хайям! Авиценна! Дервиши, суфии!

И так далее. Как ни странно, разнобоя в словах друзей вроде не было. И друг друга хорошо они понимали.

Зверев тихо пробормотал:

– Ну и умные ребятишки!

Я ответил:

– Что есть, то есть.

Зверев:

– Им бы в Кремле сидеть – да страной управлять оттуда.

Я:

– Никто их не пустит в Кремль.

Зверев:

– Знаю. Да я шучу.

Я:

– Ребятки у нас – образованные.

Зверев:

– Ум – хорошо. У них, получается, – ум тройной. Как известный одеколон. Но не ум – один на троих. Три ума. И заметь, все – разные.

Между тем этот маленький мент почти подобрался к скамейке, на которой столь увлечённо говорили наши друзья.

Видимо, вообразил, что они выпивают. Иначе – зачем же им громко так говорить? На трезвую голову по-другому совсем говорят.

И вот этот маленький мент подошёл вплотную к скамейке.

И – за спинами у ребят – завопил повелительным тоном:

– Так! Попались? Что, распиваете? Доигрались? А ну-ка – встать!

И друзья наши – переглянулись меж собою, недоуменно и спокойно. И – встали тогда.

И внимательно посмотрели – с высоты своей – вниз, на мента.

Ворошилов сказал:

– Приветствую!

Ерофеев сказал:

– Ну, здравствуйте!

Зинатулин воскликнул:

– Салам!

Ворошилов:

– Да здравствует Хлебников!

Ерофеев:

– И Северянин!

Зинатулин:

– И Авиценна!

Мент, растерянно:

– Где вино?

Ворошилов:

– Да нет вина!

Мент:

– А водка? Где водку прячете?

Ерофеев:

– И водки нет. А была бы – давно бы выпили.

Мент:

– А пиво? Пили вы что-нибудь?

Зинатулин:

– Увы, не пили!

Мент:

– А что же вы громко так говорили, не выпивая?

Ворошилов:

– Беседы наши – философские. Рассуждаем о величии бытия.

Ерофеев:

– Терминологию можем мы упростить, для вас.

Зинатулин:

– Подкорректировать.

Мент:

– Ну вот, развели антимонию! Говорить вы горазды. Выходит, вы совсем ничего не пили?

Ворошилов:

– Совсем ничего.

Ерофеев:

– Ну да. А хотелось бы.

Зинатулин:

– Совсем не пили!

Мент:

– Не знаю, что и сказать!..

Он стоял, растерянный, маленький, там, внизу, – а над ним возвышались трое наших богатырей.

Гренадеры. Нет, великаны.

С высоты почти двухметрового роста, как будто с башен, смотрели они сочувственно на маленького мента.

Что ему оставалось делать?

Мент сказал:

– Ну, ладно. Бывайте! Только с выпивкой чтобы – ни-ни!

И ребята, все вместе, воскликнули:

– Ну конечно же! Ясно. Прощайте!

И мент ушёл восвояси – куда-то. И растворился где-то там, далеко, – навсегда…

И вспомнил я строки Хлебникова:

– И призраком ночной семьи застыли трое у скамьи.

Конечно же – с коррективами.

Из яви. А может – из сказки.

Из мифа. Или – предания.

Понятно, что – не семьи.

Тем более – не ночной.

А просто – дружеской троицы.

Но Хлебников был – я чувствовал это – совсем рядом.

А иначе вот здесь, в Сокольниках осенних, – и быть не могло. Был, присутствовал, жил – за каждым словом и взглядом. Смотрел на всех нас – внимательно, задумчиво и светло.

И тогда мне Зверев сказал:

– А теперь, Володя, пойдём! Заждались нас, видно, ребята!

И сказал я:

– Да, Толя, пойдём!

И мы подошли к друзьям.

Раздались восклицания наши, зазвучали в парке осеннем настоящей дружеской музыкой нашей встречи и наших имён:

– Здравствуй, Толя!

– Здравствуй, Володя!

– Здравствуй, Игорь!

– Веня, привет!

– Рафаэль, привет!

– Вот и встретились!

– Да, явились, не запылились.

– Нам пылиться, пожалуй, рано!

– А явиться – милое дело!

– Выпьем?

– Выпьем!

– А где?

– Найдём!

– Не впервой!

– Конечно!

– Ещё бы!

И нашли мы то, что хотели, в павильоне каком-то дальнем.

И отправились – вглубь Сокольников, чтобы там быть поближе к природе и подальше от всяких ментов и подобных им раздражителей.

Пусть общению нашему дружескому в старом парке московском, в осеннюю, переполненную поэзией задушевной, чудесную пору не мешает отныне никто!

И там, в глубине лесной, можно сказать – в глуши, хотя эта глушь лесная находилась в столичном городе, но была, тем не менее, в нём отдалённой от шума и гула, от любых примет городских, и казалась нам полной свободой, драгоценной, желанной волей из преданий, песен и сказок, откровением, нам дарованным на какое-то время, и явленным, в чём сомнений не было, свыше, выпивали мы, не спеша никуда, чинно, скромно, на свежем воздухе, – и, конечно же, говорили.

Разговоры прежние наши – вовсе не были болтовнёй.

Разговоры были – серьёзными.

Нас поддерживали они.

Помогали нам – выживать.

Помогали сплотиться нам, ощутить единство среды нашей давней, отзывчивой, дружной – и, что самое важное, творческой.

Не хватило тогда нам выпивки.

Захотелось нам всем – продолжить.

Только денег у нас – уже не было.

Но волшебник Зверев сказал:

– Ерунда! У меня есть деньги. Завалялись в кармане. Вперёд! В магазин, поскорее! Бодрит!

И отправились мы в магазин.

И встретили по дороге – маленького мента.

Он взглянул на нас