Карл Маркс: Мировой дух - Жак Аттали

Маркс стал здесь полновластным хозяином, как каждый раз, когда в его руках оказывалась хоть крупица власти. Он подавил всех своим авторитетом, как в ту ночь, когда забрал бразды правления Интернационалом. Он устанавливал повестку дня заседаний, составлял документы, определял линию партии, не терпя никаких возражений, никогда не лишая себя удовольствия сразить спорщика меткой остротой. Поскольку он хотел «иметь точное и положительное представление об условиях, в которых работает и живет пролетариат», то неустанно вел со своими коллегами по товариществу беседы о положении мирового рабочего класса, превратив Интернационал в пункт сбора информации для своей научной работы.

В ответ на его действия по захвату власти внутри этой еще весьма небольшой организации один за другим начали возникать заговоры. Уже летом 1865 года итальянец Мадзини с помощью соотечественников, входящих в Генеральный совет, попытался собрать большинство делегатов на Первый ежегодный конгресс Интернационала, который, согласно уставу, должен был пройти в сентябре. Почуяв опасность, Карл (в нарушение им же самим составленного устава) добился, чтобы вместо конгресса провели «подготовительное совещание» в Лондоне. На него были допущены только члены Генерального совета, а среди них сподвижников Карла было большинство.

В том же году, но чуть позже, против него выступил Бакунин, ставший самым непримиримым его противником. В самом деле, между ними не было ничего общего. Маркс был коммунистом: он хотел, чтобы посредством международной солидарности трудящихся коммунистические партии захватили власть в государствах через выборы, там где это возможно. Бакунин был анархистом: он стремился уничтожить государство и всякую власть; он отвергал само существование Интернационала; кроме того, он хотел навязать социалистам атеизм, что вывело бы из Интернационала большинство его британских членов, многие из которых поддерживали Карла. Наконец, Карл был евреем, а Бакунин — антисемитом.

В том же году произошла приятная неожиданность: Женни получила телеграмму о возвращении в Европу ее брата, которого она не видела шестнадцать лет! Эдгар фон Вестфален вернулся из Америки «таким переменившимся, больным, несчастным, что его невозможно узнать», — писала она своей подруге Эрнестине, жене Вильгельма Либкнехта, которая жила теперь в Дрездене. Эдгар рассказал сестре, что три года воевал в Техасе, настрадался, потом выполнял кое-какую мелкую работу для крупных помещиков и, наконец, все потерял во время Гражданской войны. Главное — он утратил свои мечты. Теперь он хотел одного — вернуться в Пруссию и получить там место чиновника с помощью сводного брата Фердинанда. У Марксов он прожил полгода и был желанным, но «разорительным гостем». Карл писал Фридриху: «Какая странная ирония судьбы в том, что Эдгар (который всегда эксплуатировал только самого себя и „работал“ только в самом узком смысле этого слова) испытал ужасы войны, работая на эксплуататоров-рабовладельцев! И какая ирония в том, что мы оба на какое-то время оказались разорены войной в Америке!» В самом деле, Эдгар был разорен из-за боев в южных штатах, а Карл — из-за прекращения сотрудничества с «Нью-Йорк дейли трибюн». «Эдгар ведет растительное существование, — добавляет Карл. — Он даже больше не интересуется женщинами. Его сексуальный инстинкт перешел в желудок». Для Женни, испытавшей радость встречи, его отъезд стал большим облегчением. Он уехал в ноябре в Берлин, где Фердинанд подыскал ему место скромной канцелярской крысы.

В 1866 году, по настоянию Фридриха, Карл стал уделять меньше времени ежедневному присмотру за Интернационалом и попытался закончить «большую книгу». Но каждый раз, когда он решался приняться за нее всерьез, работа прекращалась из-за болей в печени или гриппа. На самом деле он становился патологическим перфекционистом. Лафарг, который отныне бывал у него каждый день, отмечает: «Никогда он не обопрется на факт, в котором не будет совершенно уверен. Никогда не позволит себе рассуждать на какую-либо тему, не изучив ее досконально. Он не опубликовал ничего, что не переделал бы несколько раз, в поиске наилучшим образом подходящей формы. Самая мысль представить на суд публики недостаточно проработанное исследование была ему невыносима. Показать свои рукописи, не наведя на них окончательный глянец, было бы для него пыткой. Это чувство было настолько сильным, что он предпочел бы (он сам сказал мне это однажды) сжечь свои рукописи, чем оставить их незавершенными».

К неугодным ему мыслителям Маркс по-прежнему беспощаден. Прочитав, например, в том году «Курс позитивной философии» Огюста Конта, через тридцать лет после его опубликования, он заявил, что книга плохая, что он прочел ее лишь потому, что англичане и французы наделали столько шуму по поводу ее автора, он же ничего не вынес для себя из этого чтения. Зато если автор ему нравился, Карл охотно цитировал его и с маниакальной внимательностью следил за точностью своих цитат. Лафарг добавляет: «Он считал своим долгом назвать писателя, первым высказавшего ту или иную идею или нашедшего для нее наиболее точное выражение, даже если это был незначительный и мало кому известный писатель. Его литературная совесть была так же строга, как научная».

Все это служило ему поводом перечитывать, перепроверять, исправлять, делать сноски внизу страницы и снова перечитывать.

Но вот наступил момент, когда больше ничего сделать было уже невозможно. Невозможно не признать, что книга закончена. Уже нет предлога, позволявшего ему не расставаться с рукописью «Капитала». Карл перечитал ее в самый последний раз.

Книга начинается с разбора концепции «товара», перешедшей из конца его предыдущей работы. По Марксу, экономика объясняется не через обмен, а через производство; не через зримое, а через незримое. Нужно покинуть сферу обращения, где совершается купля-продажа, и заглянуть в цехи, где производятся товары.

Точнее, для того чтобы был товар, нужны одновременно рынок и разделение труда. Иначе говоря, плоды труда становятся «товаром» только тогда, когда признаются таковыми при обмене. Это закон стоимости, или общий закон соответствий.

У всякого товара есть одновременно потребительная стоимость, меновая стоимость и цена.

Потребительная стоимость вещи определяется ее полезностью для владельца; она не зависит от ее редкости или от составляющих ее материалов.

Меновая стоимость обеспечивает равноценность товаров между собой; она измеряется в рабочем времени, затраченном на производство.