Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было как взрыв.
А потом наступила тишина.
Сильвия внезапно стала кашлять, из носа у нее струйками пошла кровь и стала стекать на грудь, потом на пол и на разбросанные по полу фотографии, часы, музыкальные открытки и плюшевые игрушки.
Окно было вырвано, два железных прута вообще пропали, а третий выгнут наружу, словно был из пластилина.
— Не выходи! — воскликнул Януш и побежал наверх, утопая в ворохе вещей на полу, спотыкаясь об них, а потом перепрыгивая через две ступеньки бетонной лестницы.
Он выскочил во влажную ноябрьскую ночь, черную, как дно ада, держа двумя руками меч, который поднял рукояткой на высоту правого уха, словно Януш появился из фильма Куросавы.
Никого не было. Пустое, заросшее сорняками поле уходило в темноту, качающийся на ветру уличный фонарь испускал ржавый рассеянный свет. Было тихо, где-то вдали лаяли собаки. Какая-то тень промелькнула в круге фонаря, а потом он увидел нечеткую, как пятно темноты, фигуру, напоминающую человека в пальто. Януш еще успел в какой-то момент заметить узкое прекрасное лицо Вероники, а потом фигура изменила форму и превратилась в лопочущее движение, похожее на гигантскую, черную как сажа ночную бабочку, которая сквозь рыжий ореол фонарного света улетела прямо в небо.
Еще раз раздался тоскливый пронзительный писк, звучащий как крик ястреба, и стало тихо. Януш стоял с дрожащим в поднятых руках мечом и прислушивался.
Больше ничего не произошло.
Он вернулся назад в подвал. Сильвия застегивала строгого кроя юбку, заправляла в нее блузку, стоя на бетонном полу в одной туфле и в порванных колготках.
— Дорогая, — произнес Януш сдавленным голосом и обнял ее. Плечи Сильвии дрожали. — Все уже хорошо, — прошептал он. — Все кончилось. Я понимаю тебя. Я все понимаю.
Действительно.
Он действительно все понимал.
И тут он почувствовал, как напряжены ее мышцы.
Вдруг она выгнулась как кошка и оттолкнула его с каким-то нечленораздельным писком.
— Не трогай меня! — бешено завизжала она. — Никогда больше не трогай меня. Ты все у меня отнял! Все! Все уничтожил! Ты ужасный, ничтожный, гадкий.
Слова застревали в ее горле, словно хотели выскочить наружу все сразу.
Ее напряженное лицо, бледное, словно фарфоровое, с размазанной по щекам кровью, сжатыми губами и выпученными, горящими ненавистью глазами, выглядело чужим и страшным, как маска демона гнева в театре Кабуки. Ей не хватало лишь клыков.
— Ты лишил меня всего, — произнесла она с торжеством в голосе. — Всего.
Оттолкнула Януша в сторону и побежала в темноту коридора.
Он сел на землю на корточки и поднял деревянные, покрытые лаком ножны. Лезвие спряталось с тугим металлическим звуком. Януш вышел наружу, в бездонную ноябрьскую черноту.
Ветер раскачивал фонарь и сыпал в лицо мелкую морось.
Некоторое время он стоял в расстегнутом кожаном пальто с мечом в левой руке и не знал, что делать. Он еще никогда не был таким уставшим. Напряжение давило на шею застывающим железом, ноги обмякли и подгибались. Потом он сел на бордюр, поставив меч меж колен.
Стук каблуков Сильвии разносился по пустой улице и пропадал где-то вдали.
Януш вытащил из кармана пачку, сигареты высыпались ему под ноги. Он с трудом нашел одну и сунул себе в рот. Чтобы попасть огоньком в сигарету, пришлось придерживать зажигалку обеими руками. Он вытер слезы и прислонил голову к основанию меча.
Сидел так один в темноте и смотрел в пустоту, в которой видел фиалковые глаза с серой подводкой, обрамленные черными, как сажа, дугами бровей, узкий нос и губы, сложенные для поцелуя.
Он понятия не имел, как дальше сложится его жизнь, но прекрасно знал, что уже никогда не перестанет тосковать.
16 января 2003
Черные бабочки
С момента моей смерти ты во второй раз увидела черную осеннюю бабочку. Случилось это ноябрьским утром. За долгие пятьдесят восемь лет ты растеряла большинство предрассудков, но вера в черных бабочек осталась. Тебя не трогает ни пятница тринадцатого числа, ни черная кошка, ни рассыпанная соль. Даже разбитое зеркало. Остались только черные бабочки. Детское предзнаменование из какой-то книжки. Но ты и так помнишь. И не можешь от этого избавиться.
Важна первая увиденная весной бабочка. Желтая предвещает счастливое лето, белая — спокойное и бесцветное, а темная, например адмирал или крапивница, — грустные, неудачные месяцы. В общем, ничего особо мрачного.
Совсем другое дело черные бабочки. В нашей полосе таких нет. Они существуют только в старой альпинистской примете, о которой я когда-то тебе рассказал. Если увидишь черную бабочку — это значит, где-то в горах умирает человек. Это осталось у тебя в памяти, потому что ты за меня боялась. Ты вышла замуж за альпиниста.
И в тот день откуда-то из глубины ада вылетел невозможный, несуществующий черный мутант с крыльями, как сажа, и уселся на мольберте. Он раскрыл перед твоими удивленными глазами черные, как графит, крылья без малейшего пятнышка другого цвета и сидел себе, а я в этот момент, как снаряд, разрезал воздух, в моих ушах гудел ураган, я видел смазанную от скорости падения скалу и каменный склон, мчавшийся мне навстречу, а рядом со мной звенел, стуча по камням, лопнувший, проклятый никчемный карабин.
Я был возмущен.
Я не мог в это поверить.
Я даже не успел закричать.
Но ты уже знала. Это было начало восьмидесятых, и невозможно было позвонить в захолустную деревушку, стоя на склоне горы. Нужно было заказывать международный звонок, долгое время проводить на почте, искать работающие автоматы. Десять раз набирать номер и слушать монотонное: «Ваше время…»
Поэтому тебе послали телеграмму. Но ты и без того знала. Чувствовала, что это глупо — поддаться случайному стечению обстоятельств, пугаться черной бабочки. Но ты не спала всю ночь, не могла рисовать, только лежала, борясь с тошнотворным предчувствием несчастья, давящим на желудок, как груда камней. Все было мрачно и страшно. Так всегда с предзнаменованиями. В этом состоит садизм предвидения будущего. Предчувствие трагедии так измучило тебя, что, увидев у наших ворот почтальона, прислонившего велосипед к калитке, ты почувствовала облегчение. Напряжение спало. Ты и без того уже знала. Завидев его блестящую синюю фуражку, просто попрощалась с надеждой. Осталось лишь больное, как открытая рана, безнадежное чувство тяжелой утраты.
Тогда я был уже мертв, но все началось с черной бабочки.
Тогда тебе уже было тридцать восемь.
Слишком мало, чтобы стать
