Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое - Николай Варенцов

Как я уже говорил, Руперти при своем вступлении в «Товарищество В. Алексеева» прежде всего закрыл комиссионное дело с Азией, заведующий этим делом Веретенников, обидевшийся на это, оставил службу у Алексеевых, желая жить на средства, оставленные его матерью. Проживя так некоторое время, он без работы стал скучать. Попросил Т. Н. Обухова переговорить со мной: не возьму ли я его на службу в Товарищество.

Я его взял, поручив ему исполнение разных поручений от азиатских и афганских купцов, как-то: покупка зеленого чая для Афганистана, золотой канители в Индию, разных стеклянных и фарфоровых изделий, идущих в Азию в большом количестве, и, кроме того, продажу коконов в Марселе, скупаемых нами в Фергане во время летнего сезона, когда оставшиеся служащие оставались совершенно без работы, и это было сделано с целью, чтобы отвлечь их от безделья, со всеми дурными от этого последствиями. Все дела, производимые Веретенниковым, не представляли Товариществу особенной пользы, она выражалась в нескольких тысячах рублей, и я считал, что получаемая польза покрывала только помещение, занимаемое Веретенниковым. Решился написать о нем в своих воспоминаниях только потому, что жизнь этого некогда очень богатого человека была интересна.

Когда я познакомился с Веретенниковым, он уже был пожилой, здоровый человек, среднего роста, с отличной бородой и хорошей растительностью на голове, всегда хорошо одетый наподобие английских купцов, с которыми ему пришлось долго жить и работать.

Отец ему оставил большое состояние, когда он был еще молодым человеком, кроме того, его мать была из рода богатых купцов Куманиных2, имела свои деньги и жила отдельно от сына. Веретенников, получив от отца состояние, как говорят, «протер глазки денежкам», что называется — зажил!

Результаты его жизни скоро показали себя, он оказался банкротом. Обратился к матери с просьбой помочь ему, но она категорически отказалась это сделать. Веретенников принужден был бежать за границу, поселился в Лондоне. Нужда и голод скоро выбили из его головы разные чудачества, которые он проявлял в Москве: так, выезжал он всегда на паре рысаков белой масти, причем кучер, экипаж и он — с ботинок вплоть до цилиндра на голове — были все в белом. Веретенников, развалясь в коляске, положив ногу на ногу, с белой палкой на коленях, с гордостью и надменностью посматривал на народ, останавливающийся полюбоваться на этого чудака. В Лондоне он начал работать простым клерком, потом какими-то судьбами попал на остров, находящийся в Тихом океане, обитаемый исключительно дикарями, и был сделан там англичанами вроде губернатора над туземцами, с которыми он поладил и, к удовольствию своего начальства, извлекал от дикарей хорошие доходы. Там он проработал около десяти лет, срок, дающий ему возможность вернуться на родину, когда кредиторы теряли право засадить его в «яму», так называлась тюрьма в Москве, куда засаживали неисправных плательщиков.

Приехав в Россию, он поселился в Одессе, поступив в отделение Московского Торгового банка, где и познакомился и подружился с Т. И. Обуховым, служащим в том же банке, которому он все рассказывал, о чем я пишу. Веретенников в Одессе женился на еврейке из публичного дома, желая, как сам говорил, отомстить своей матери, отказавшейся ему помочь деньгами в тяжелое время, говоря: «Пусть она, Куманина, знает, что ее невестка — жидовка!» Жена же оказалась очень хорошей и доброй женщиной, Веретенников прожил с ней счастливо всю жизнь.

После ликвидации Московского Торгового банка в Одессе, Веретенников переехал в Москву и поступил на службу в «Товарищество В. Алексеева», где ему было сначала поручено вести корреспонденцию с индусскими клиентами, покупавшими в «Товариществе В. Алексеева» канитель (так называется серебряная и золотая тонкая нитка, идущая для вышивания).

Отчетный год после выхода господ Руперти из Товарищества ознаменовался хорошей пользой, что сразу изменило отношение ко мне некоторых моих сотоварищей по работе, испытывавших до того ко мне недоверие. Я после того занял твердое положение в деле, и ни один вопрос не проходил без моего ведома, вплоть до моего выхода из Товарищества.

ГЛАВА 42

В 1892 или 1893 году, я хорошо не помню, ко мне однажды в кабинет Торгово-промышленного товарищества вошел Н. А. Найденов быстро, как всегда это проделывал; по лицу его было заметно, что он чем-то взволнован, и сказал: «Бабкинская мануфактура прекратила платежи, и один из владельцев ее, Николай Козьмич [Бакланов], состоит председателем совета Торгового банка. Я никак не ожидал, что дела у Баклановых так плохи, следовало бы Николаю Козьмичу оставить председательствовать в совете банка, он должен был знать о критическом положении дела — это не делает ему чести».

Бабкинская мануфактура принадлежала двум братьям — Ивану и Николаю Козьмичам Баклановым, последний из них был председателем совета Торгового банка и директором-распорядителем в Торгово-промышленном товариществе.

Для меня это известие явилось большой неожиданностью, я был глубоко уверен, что Баклановы очень богатые люди. Вспомнилось посещение меня с месяц тому назад одним бухарцем, который между разговорами спросил меня: «Правда, что один из главарей Торгового банка скоро прекратит платежи?» Я спросил, о ком он говорит. «Балашинская мануфактура», — ответил он. Я рассмеялся и сказал: «Ну, здесь бояться нечего: Балашинская мануфактура возглавляется Павлом Григорьевичем Шелапутиным, очень богатым человеком; Балашинская у нас покупает, но только за деньги и ничего нам не должна». Теперь мне стало ясным, о ком бухарец мог мне тогда говорить, но только перепутал фамилии: вместо Бабкинская, сказал Балашинская, о чем я и рассказал Н. А. Найденову. Николай Александрович вскочил со стула и с горячностью сказал: «Жаль, что вы своевременно мне не рассказали! Можно было догадаться, о ком говорится!»

Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что история с Баклановым для Н. А. Найденова была одним из самых тяжелых переживаний у него в жизни, унесшим много сил и здоровья.

Между Н. А. Найденовым и Н. К. Баклановым были довольно дружеские отношения, это можно было заключить из их переписки между собою, часто производившейся в стихах, чего и не миновали даже деловые записки и отношения. Близкие отношения Найденова с Баклановым начались с 1870 года, года учреждения Московского Торгового банка; в то время Баклановы были богатыми купцами, имеющими довольно большое влияние среди купечества, в то же время Н. А. Найденов не представлял из себя никакой особой величины в купеческом мире.

Баклановы жили у Красных ворот в своем доме, потом проданном ими Сергею Владимировичу Алексееву1; Иван Козьмич переехал во вновь купленный дом-особняк на Моховой улице, перешедший потом сибирской миллионерше Базановой, а от нее к миллионеру фабриканту Красилыцикову2; Николай Козьмич купил себе особняк в каком-то переулке на Пречистенке3, перешедший после банкротства к фабриканту Николаю Николаевичу Коншину-старшему, называемому так в отличие от его сына тоже Николая Николаевича младшего.

Н. К. Бакланов был мой непосредственный начальник при поступлении в Московское Торгово-промышленное товарищество. Мои впечатления о нем остались довольно тусклые, и большой деловитости я в нем не видал, но это можно объяснить было тем, что его служебная нагрузка во многих торговых и общественных учреждениях была очень большая, и его посещения Московского Торгово-промышленного товарищества были на час или полтора в день, скорее, их можно было рассматривать как часы отдыха от многих забот в других делах.

Н. А. Найденов приписывал расстройство дел Бабкинской мануфактуры покупке ими большого лесного имения где-то на юге России, в количестве нескольких десятков тысяч десятин леса, которые хотя были куплены очень дешево, но требовали еще расходов по эксплуатации, и затрата на покупку вызвала уменьшение оборотных денежных средств товарищества, да, кроме того, старший сын Ивана Козьмича, Александр Иванович, раньше подававший большие надежды своими способностями, произвел значительную растрату, израсходованную им на кутежи.

Бабкинская мануфактура вырабатывала суконные товары, преимущественно идущие в казну для армии, а потому Николаю Козьмичу приходилось часто ездить в Петербург для переговоров с интендантством, куда и мне приходилось ездить, и потому встречались с ним в вагоне и беседовали. Некоторые из его рассказов у меня остались в памяти.

Так, однажды он задержался в Петербурге, в компании поехал обедать в какой-то ресторан, а оттуда к какой-то известной сводне, познакомившей его с милой и интересной дамой. На другой день, приглашенный на jour fixe4 к крупному чиновнику-интенданту, Николай Козьмич сидел в гостиной среди собравшихся гостей, в это время вошедший лакей доложил хозяевам о прибытии какой-то четы, его превосходительства с супругой (фамилию он мне не назвал). В дверях гостиной, к большому его удивлению, Бакланов увидал входящего господина со звездами и даму, с которой он познакомился вчера у сводни. Дама, заметившая Бакланова, смутилась, но не растерялась. Села с ним рядом и начала разговаривать и ему сказала: «Рассчитываю на ваше благородство; вы не будете разбалтывать о нашей вчерашней встрече. Я чувствую себя очень виноватой перед мужем и принуждена была сделать такой проступок не ради дурных чувственных побуждений, но по необходимости к деньгам: жизнь дорога, по занимаемому положению мужа я должна бывать в обществе и принимать у себя, для чего должна иметь костюмы, экипаж и производить другие траты, между тем муж получает жалованье и больше никаких доходов не имеет, и я решилась прибегнуть к способу, меня позорящему. Надеюсь, вы поймете меня и не очень осудите». Николай Козьмич успокоил ее и сказал: «Болтать об этом не в моих интересах», так как муж ее имеет влияние на его дела как поставщика в интендантство.