Черный передел. Книга II - Анатолий Баюканский

Булатов прекрасно понимал, что сегодняшняя настороженность депутатов временная, выжидательная.

– Разрешите слово? – басовитый голос Виктора Бородкина резко прервал Анатолия Булатова. Не дожидаясь ответа, Бородкин встал и начал пробираться к проходу. В президиуме переглянулись. Любопытно было услышать, каким голосом «запоет» сегодня грозный «борода», чье слово в городе всегда считалось последним. Возражать первому секретарю издавна было не принято. Все сидящие в этом зале обычно вставали, когда заходил Виктор Бородкин, живая легенда Старососненска, признанный «отцом города», лауреат, Герой Социалистического Труда, подумать только, делегат трех последних съездов партии, человек, чьей фамилией не после смерти, при жизни названа одна из красивейших улиц областного центра. Попробуй заслужи такой почет! Каждый пытался предугадать, что же сейчас бросит в лицо новоявленным «самозванцам» истинный хозяин? Скорее всего с гневом обрушится на незаконную власть, обличит новых вершителей судеб русского народа как явных пособников и агентов Запада. А возможно, призовет депутатов к неповиновению. Во всяком случае, от него ждали четких разъяснений позиции, которой готовы были следовать, как всегда, безоговорочно.

Бородкин шел к трибуне, тяжело ступая по бархатной дорожке. Шел при всеобщей тишине, какая, наверное, бывает перед грозой. Встал перед трибуной, кашлянул, набрал в грудь побольше воздуха и начал говорить. Зал поначалу замер, потом сдержанно загудел, задвигался, застучал ногами, захлопал стульями. Слова Бородкина оглушили депутатов, он словно швырял тяжелые булыжники в зал, норовя попасть в тех, которые больше всего ему верили:

– Забудьте о том, что я первый секретарь горкома партии, мэр вашего города. Сейчас я выступаю как обыкновенный русский человек, для которого судьба Руси дороже самой жизни. Тщательно все взвесив и продумав, я категорически осуждаю заговорщиков, неправедные действия руководства страны, Коммунистической партии и Верховного Совета. Да, да, о-суж-да-ю!

Депутаты начали вскакивать со своих мест, кричали что-то, размахивали руками. Они решительно отказывались понимать своего вождя. Как же мог он, усыпанный наградами и милостями, сменить не только шкуру, но и нутро, сменить глас трибуна на блеяние раскаявшегося грешника?

– Я очень рад, товарищи депутаты, что лично никоим образом не причастен к преступным деяниям ГКЧП, ибо, как многие тут знают, находился весь август на отдыхе в Подмосковье, откуда звонил в город, жаль связь не действовала. – Бородкин повернулся к Махарадзе, словно хотел узнать, поверил ли ему главный государственный инспектор.

В зале вновь возникла напряженная пауза. Члены бюро горкома старались не смотреть друг на друга. Мэр говорил о предательстве Лукьянова, а сам закладывал их целиком и полностью. Игра шла пока в одни ворота. Бородкин продолжал стоять на трибуне, наблюдая, как шептались Русич и Махарадзе.

– Я могу сесть, товарищи? – тихо спросил Бородкин. И весь зал понял, это – конец. Если командир поднимает руки и сдается на милость победителей, что же делать им, рядовым?

– Одну минутку, товарищ Бородкин, – мягким баритоном проговорил Махарадзе, – мы бы рады были вам поверить, однако в распоряжении государственной комиссии имеются несколько иные сведения о вашей деятельности в августе.

– Какие, если не секрет? – тревожно спросил Бородкин. – Хотя какие могут быть секреты от народных избранников?

– Я, представьте себе, тоже так думаю, – с лукавой усмешкой подхватил Махарадзе. – Итак, девятнадцатого августа рано утром вы находились на своей даче в деревне Капитанщино. Не в Москве, на даче. Узнав по радио о перевороте, примчались в Старососненск, «по цепочке» собрали членов горкома партии, хозяйственный актив, который нынче присутствует и слушает вашу ложь, единогласно приняли решение поддержать ГКЧП, даже успели согласовать список лиц демократического толка, намеченных на интернирование, но утверждать протокол не стали, благоразумно решив, что надобно подождать, чем все закончится в Москве, дабы не попасть впросак. Когда же лично до вас дошло, что путч захлебывается, вы оформили задним числом железнодорожный билет до Москвы, который и предъявили членам комиссии.

– Не нужно передергивать! – встрепенулся Бородкин, и его двойной подбородок гневно заколыхался. – Да, действительно, я приезжал на два дня в город, болела жена, но… полагаю, товарищи из столицы наслушались сплетен местных главарей, простите, вожаков. Скажите, как можно переделать число на железнодорожном билете?

– Товарищи, – с неприкрытой усмешкой проговорил Русич, – кто из вас скажет, можно ли первому секретарю переделать число на билете? Молчите? Тоже не знаете, как это делается?

– Хватит вам разыгрывать фарс! – Булатова словно подкинуло. – Неужто ни у кого из народных избранников не наберется смелости встать и сказать: «Виктор Сергеевич, сбросьте овечью шкуру! Вы же сами обличали лжецов и фигляров. Да вам любой кассир в считанные секунды наберет компостером любые цифры, хоть задним числом, хоть передним». Нехорошо лгать, товарищ!

Анатолий Булатов высказался и… забыл о Бородкине, вообще перестал интересоваться происходящим в зале. Страсти между тем бушевали вовсю.

– Дорогие товарищи! – Бородкин навалился могучей грудью на трибуну, которая, казалось, рухнет под его тяжестью. – Вы все прекрасно меня знаете. Вся моя сознательная жизнь без остатка отдана советскому народу. И теперь, когда случился переворот, недруги мечтают расквитаться со мной. Понимаю, из меня хотят сделать козла отпущения. Поэтому, дабы не дразнить гусей, прошу освободить меня от занимаемых должностей. Работайте сами, господа-товарищи!

– И поработаем! – выкрикнул кто-то из зала – На тебе свет клином не сошелся. А тебя, Бородкин, пора на пенсию!

Бородкин постоял еще немного, переступая с ноги на ногу. Еще раз глянув на президиум, буркнул что-то себе под нос, сутулясь, сошел с трибуны.

В президиуме вновь зашептались. Предстояло голосовать за предложение Бородкина, а это влекло за собой массу рутинных, казалось, не совсем уместных сегодня процедур. Хорошо, что выручил городской прокурор Жиляев, жилистый, долговязый, с маленькой головкой на тонкой шее. В городе у него было не совсем приличное прозвище «жопник» – подлиза, бледная тень Бородкина, который одним телефонным звонком решал разом самые заковыристые дела, связанные с разоблачением должностных лиц.

– Ну, «жопник»-то босса своего в обиду не даст! – усмехнулся молодой бородач, что сидел справа от Булатова.

Сильно ошиблись и все иже с ним. Стараясь не глядеть в сторону поверженного Бородкина, он твердым голосом, как на процессе, итог которого уже загодя обговорен, громогласно изрек:

– Мне товарищ Бородкин близкий человек, но, как говорится, «Платон мне друг, но истина дороже». Я официально прошу депутатов Старососненского горсовета дать согласие на привлечение Бородкина Виктора Сергеевича к уголовной ответственности как гэкачеписта, как официальное лицо, совершившее должностной подлог. Свидетельствую: Бородкин действительно был девятнадцатого августа в Старососненске, я лично с ним имел беседу! – Прокурор решительно ткнул в сторону прикрытой флагом скульптуры Ленина, словно призывая вождя революции в свидетели.

– Иуда ты, прокурор! – на весь зал выкрикнул начальник областного УВД генерал Ачкасов, потряс в воздухе огромным кулаком. – Сам же питался крошками с барского стола, строил из себя законника! – Ачкасов вскочил, лицо его побагровело. Генерал пришел на чрезвычайную сессию в полной форме, с орденскими колодками, всем своим видом показывая, что для него ничего не изменилось в этом мире. – Иуда! – вновь повторил он. – Из-за таких, как ты, и расстреливали невинных в тридцать седьмом году!

Прокурор сошел с трибуны. И началась замечательная российская разборка, мало чем отличающаяся от разборки в подворотне, среди «поддатых» мужиков. Крики и ругань повисли в воздухе храма законной власти, чего прежде никогда не могло произойти. Депутаты дали волю эмоциям, не выбирали выражений, пытаясь выяснить истину с помощью кулаков и пинков.

И вдруг в президиуме звонко, на весь зал рассмеялся Алексей Русич. Он смеялся так заразительно, что депутаты невольно стали стихать. Откуда им было знать, что он, прошедший через елецкую «крытку» и воркутинскую «девятку», торжествовал в душе, видя, как раскрывается истинная суть этих людей, считавших себя совестью народа? Зал постепенно затих в недоумении.

Русич, позвонив несколько раз в колокольчик, вновь стал серьезным, встал:

– Товарищи слуги народа! Что это вы так раскипятились? Мы собрались сюда не для того, чтобы сводить счеты и подставлять друг друга. Неразумно делать козлом отпущения одного товарища Бородкина. Кстати, вина его еще не доказана. А вы, прокурор, должны знать, что такое презумпция невиновности. Государственная комиссия спокойно и тщательно во всем разберется. Возможно, на следующем заседании сессии горсовета придется ставить вопрос о возбуждении уголовного дела против прокурора города Жиляева за клевету.