Артур и Джордж - Джулиан Барнс

— Меня, Артур, меня?

Он смеется и берет ее руку. Вперед на всех парах, думает он, а не то котельный отсек взорвется.

Вернувшись в «Под сенью», Артур схватил свое перо и стер Энсона в порошок. Письмо к священнику: «…надеюсь обеспечить нарушителю дозу тюремного заключения» — можно ли вообразить более грубое априорное предупреждение со стороны официального лица? Артур почувствовал, что в нем закипает гнев, пока он переписывал эти слова, и еще почувствовал остужающую прохладу совета Джин. Он должен делать то, что наиболее полезно Джорджу; он должен избегать дифамации; и еще он должен сделать выносимый Энсону вердикт неопровержимым. С подобной пренебрежительностью он давно не сталкивался. Ну, Энсон почувствует, каково это.

Нет (начал он), я не сомневаюсь, что капитан Энсон был искренне честен в своей неприязни к Джорджу Идалджи и не сознавал своей предубежденности. Было бы нелепо думать иначе. Однако люди на подобных постах не имеют права на подобные чувства. Одни слишком могущественны, другие слишком слабы, а последствия слишком ужасны. По мере того как я прослеживаю ход событий, эта неприязнь их начальника просачивалась все ниже, пока не пропитала всех его подчиненных. И когда они схватили Джорджа Идалджи, то отказали ему в самой элементарной справедливости.

До возникновения дела, на протяжении его, а также и после высокомерие Энсона было столь же безгранично, как его предубежденность.

Я не знаю, какие последующие доклады капитана Энсона помешали министерству внутренних дел восстановить справедливость, однако я знаю, что после вынесения приговора сокрушенного человека не только не оставили в покое, но прилагались все возможные усилия, лишь бы очернить его, а также его отца, лишь бы отпугнуть всякого, кто был бы склонен заняться этим делом. Не успел мистер Йелвертон взяться за него, как он получил письмо за подписью капитана Энсона, датированное 8 нояб. 1903 года и содержащее следующее: «Необходимо предупредить вас, что вы только впустую потратите время на попытку доказать, что Джордж Идалджи в силу своего положения в обществе и якобы достойного характера не мог быть виновным в авторстве оскорбительных и омерзительных писем. Как и я, его отец прекрасно осведомлен о его склонности рассылать анонимные письма, и несколько человек испытали это лично на себе».

Однако и Идалджи, и его отец заявили под присягой, что первый ни разу в жизни не написал анонимного письма, а запрос мистера Йелвертона о фамилиях этих «нескольких человек» остался без ответа. Взвесьте, что письмо это было написано непосредственно после приговора и что предназначалось оно для того, чтобы в корне пресечь движение за милосердие. Ничем не лучше, чем пинать человека, сбитого с ног.

Ну, если это не прикончит Энсона, подумал Артур, значит, его ничем не пронять.

«Дейли телеграф» публиковала результаты розысков Артура два дня подряд, 11 и 12 января. Редакция отлично расположила статьи, а наборщики были на высоте. Артур еще раз перечитал все свои слова до самого громового заключения.

Дверь захлопнулась перед нашими лицами. Теперь мы взываем к последнему трибуналу, трибуналу, который никогда не ошибается, если все факты изложены ему честно. Мы спрашиваем общественность Великобритании, должно ли подобное продолжаться?

Отклик на статьи был колоссальным. Вскоре рассыльный с телеграммами мог бы находить дорогу в «Под сенью» с завязанными глазами. Поддержку выразили Барри, Мередит и другие писатели. Страницу читательских писем «Телеграф» заполнили дебаты о зрении Джорджа и недосмотре защиты, не указавшей на него. Мать Джорджа добавила собственные показания:

Я все время говорила солиситору, занимавшемуся защитой, о крайней близорукости моего сына, которой он страдал с детства. Я считала, что одна она была достаточным доказательством, даже если бы не имелось других, невозможности того, чтобы он дошел до луга по так называемой «дороге», непроходимой по ночам даже для людей с хорошим зрением. Я была так в этом уверена, что крайне расстроилась, когда, давая показания, не получила возможности рассказать про его плохое зрение. Мне дали очень короткое время, и полагаю, процесс всем надоел… Зрение моего сына всегда было настолько плохим, что он, когда писал, наклонялся к самому листу, а книгу или документы держал у самых глаз, а когда выходил гулять, лишь с трудом узнавал людей. Когда мне надо было где-нибудь с ним встретиться, я всегда помнила, что не он будет меня высматривать, а я его.

Другие письма содержали требования отыскать Элизабет Фостер, анатомировали характер капитана Энсона и подробно останавливались на обилии шаек в Стаффордшире. Один корреспондент разъяснил, как легко лошадиные волоски могли проникнуть наружу с изнанки пальто. Были письма от пассажира, ездившего в одном вагоне с Джорджем в уайрлийском поезде, а также от Наблюдающего из Хемпстеда, и еще от Друга парсов. Мистер Арун Чундер Датт, член Парламента (Кембридж), пожелал указать, что калеченье скота глубоко чуждо восточным натурам. Чоури Музу, член Парламента (Нью-Кавендиш-стрит), напомнил читателям, что вся Индия следит за этим делом и что на кон поставлены имя и честь Англии.

Три дня спустя после второй статьи в «Телеграф» Артур и мистер Йелвертон были приняты в министерстве внутренних дел мистером Гладстоном, сэром Маккензи Чэмберсом и мистером Блэкуэллом. Было заранее обговорено, что беседа будет носить неофициальный характер. Длилась она час. Потом сэр А. Конан Дойль указал, что ему и мистеру Йелвертону «был оказан любезный и сочувственный прием» и что, по его «твердому убеждению», министерство внутренних дел сделает все возможное, чтобы внести полную ясность в это дело.

Отказ от копирайта поспособствовал распространению этой истории не только в Англии, но и по всему миру. Агентство, снабжавшее Артура вырезками упоминавших про него статей и заметок, еле справлялось, а он успел привыкнуть к повторявшемуся снова и снова заголовку, который научил его распознавать на разных языках входящий в заголовок глагол: «ШЕРЛОК ХОЛМС РАССЛЕДУЕТ». Выражения поддержки — а иногда и несогласия — приходили с каждой почтой. Предлагались самые фантастические истолкования этого дела. Например, что преследование Джорджа подстроили другие парсы в отместку Сапурджи за измену вере предков. Ну и разумеется, пришло еще одно письмо, почерк которого теперь стал таким знакомым:

Я знаю от детектива из Скотленд-Ярда, что вас, если вы напишете Гладстону и скажете, что все-таки считаете Идалджи виновным, в следующем году произведут в лорды. Разве не лучше быть лордом, чем рисковать потерять почки и печень? Подумайте обо всех зверских убийствах, которые совершены, так почему вы должны стать исключением?

Артур заметил орфографические ошибки, пришел к выводу, что напугал писавшего, и перевернул лист.

Доказательство того, о чем я вам толкую, в писанине, которую он тиснул в газеты, когда его выпустили из тюрьмы, где его следовало бы держать вместе с его папашей и всеми чернокожими и желтомордыми евреями. Никто не мог бы так ловко скопировать его писанину, слепой ты дурень.

Столь грубая провокация всего лишь подтверждала необходимость вести наступление на всех фронтах. Никакого ослабления усилий. Мистер Митчелл написал, подтверждая, что Мильтон был действительно в программе уолсоллской школы в период, интересующий сэра Артура; хотя и поспешил добавить, что старейшие учителя не помнят времени, когда бы в стаффордширских школах не преподавали великого поэта, как преподают и теперь. Гарри Чарльзуорт сообщил, что отыскал Фреда Уинна, когда-то одноклассника сына Брукса, а теперь маляра в Чеслин-Хей, и наведет у него справки насчет Спека. Три дня спустя пришла телеграмма с заранее согласованным кодом: ПРИГЛАШЕНЫ ОБЕДАТЬ ХЕДНЕС-ФОРД ВТОРНИК ЧАРЛЬЗУОРТ ТОЧКА.

Гарри Чарльзуорт встретил сэра Артура и мистера Вуда на станции в Хеднесфорде и проводил их в трактир «Восходящее солнце». В баре они познакомились с долговязым молодым человеком в целлулоидном воротничке и с обтрепанными манжетами. На рукаве его пиджака виднелись беловатые пятна, которые, подумал Артур, вряд ли были оставлены лошадиной слюной или даже хлебом с молоком.

— Расскажи им, что ты рассказывал мне, — сказал Гарри.

Уинн неторопливо поглядел на незнакомцев и постучал по своему стакану. Артур послал Вуда за необходимым подбодрением голосовых связок их осведомителя.

— Я учился в школе со Спеком, — начал он. — В классе он всегда был последним. И всегда что-нибудь вытворял. Поджег скирду как-то летом. Любил жевать табак. Как-то вечером я ехал в поезде с Бруксом, и тут в то же купе вбежал Спек, прямо в конце вагона сунул голову в окно и разбил стекло вдребезги. И давай хохотать над тем, что натворил. Ну, тут мы все перешли в другой вагон. А пару дней спустя явились из железнодорожной полиции и заявили, что мы разбили окно. Мы оба сказали, что его разбил Спек, так пусть и платит за него, и они его поймали, когда он срезал петли с окна, так что пришлось ему и за них заплатить. Тут папаша Брукса начал получать письма, будто мы с Бруксом оплевали какую-то старуху на станции в Уолсолле. Он всегда всем пакостил, ну, Спек. Потом его забрали из школы. Не помню, исключили его или нет, ну да разницы никакой.