Пора предательства - Дэвид Кек

— Как все просто, когда Рыцари Пепла ушли. Теперь можно и поговорить.

Дьюранд передернулся при одном воспоминании о прикосновении твари к его телу.

— Сон бывает обманчив.

— Похоже, он одержим снами, брат.

— Как те, что вызвали нас сюда, на этот туманный север.

— Должно быть.

Дьюранд прикидывал, не удастся ли ему высвободить руку и быстрым выпадом схватить мерзкую тварь. Увы, даже от попытки напрячь мускулы у него перехватило дыхание. Он не мог и подбородка от пола оторвать.

— Катитесь в Преисподнюю!..

— Ты не первый, кто предлагает нам туда отправиться. — Острый клюв ударил Дьюранда в ухо. Все тело снова пронзила волна мучительной боли. — Только прежде мы сыграем нашу маленькую игру.

Дьюранд ловил ртом воздух.

— Ламорик очень скоро положит ей конец.

— Ах да, поход Ламорика, устроенный такими трудами. Ты человек из плоти и крови, дитя дневного света — где тебе понять. Даже при том, что Узы ваших Древних Патриархов износились, а верховные святилища лежат в руинах, нашему посланцу было не так-то просто добраться сюда, к Ламорику. Ну не великолепен ли он, наш посол?

Дьюранд зажмурился от гнусной вони, уткнулся в тростник и прорычал:

— Ваш повелитель. Ему воздастся за все ваши хлопоты. Он сам навлек на себя войско Гирета. И когда наши ребята до него доберутся, они будут в довольно свирепом расположении духа.

Гнусная тварь все так же дышала рядом, Дьюранд задыхался от смрада.

Продолговатая птичья голова чуть вздернулась.

— Уж конечно, нас никак нельзя простить за наши угрозы. Приглашение — не приглашение, если ты не рассчитываешь, что его примут.

— Что-что? — буркнул Дьюранд.

— Наш гонец дал твоему господину стимул. — Птица вспорхнула на раненое плечо Дьюранда, раздирая его острыми когтями. От этого прикосновения у него замерло сердце, перестали работать легкие, копья острой боли ударили в каждую трещину сломанных костей. Смердящий клюв вновь коснулся его уха. — Теперь юный Ламорик приведет к нам свою армию. Уж в такой ситуации можно и простить нам мелкую грубость.

Дьюранд застонал, задыхаясь в духоте и вони. Как же хотелось схватить хотя бы одну из дьявольских птиц и скрутить ей шею!

— Лжешь! — сквозь стиснутые зубы прошипел он.

— Братец, как он может нам не верить? — посетовал один из грачей.

Дьюранд заскрипел сломанными зубами.

Птица, сидевшая у него на плече, нависала над лицом, загораживая остальную часть зала. В перьях ее извивались черви.

— Все готово, дружище Дьюранд. Не бойся. Огонь уже разведен. Уж мы постарались.

— Ах, братец! Как было бы жаль, если бы Ламорик остался дома. Столько темных часов были бы потрачены понапрасну!

Дьюранд снова застонал, уткнувшись лицом в тростник. Припадок мучительных судорог выгибал все тело, отрывал колени от пола. Руки и ноги словно скрутились узлами костей и сухожилий. Если грач не освободит его, у него и те кости, что еще целы, треснут — или он просто задохнется. Однако разум Дьюранда продолжал бороться. Навстречу чему заманили эти дьяволы Ламорика? Какое колдовство сплели они в эти самые темные часы? Он представил себе, как армия все идет на запад, ослепленная, одураченная. Уверенная, что Радомор разбит, что они нанесли удар как раз вовремя.

— Детские сказки, — прохрипел он. — Зря стараетесь.

— Нет, сэр Дьюранд. Для тебя мы на какие только хлопоты не идем, сил не жалеем. Ты ведь сыграл такую большую роль в прошлых наших столкновениях, — проговорил голос у него над ухом.

В голове бешено стучала кровь. Дьюранд не знал, сколько еще сможет дышать.

А затем первый грач с негромким хлопком присоединился к брату на плече Дьюранда — легкий прыжок, от которого Дьюранда пронзила еще дюжина копий. Судороги скручивали сильнее, отрывали подбородок от пола. Дьюранд корчился на полу, а пернатый дьявол глядел ему прямо в глаз, нацелив туда острый клюв.

— Зато, думаю, эта стычка будет проиграна, братец. Ламорик так долго находился в полной безопасности — окруженный своими людьми, со своим грозным телохранителем.

— И Патриарх за него молился, и Рыцари Пепла кругом.

— Как такого коснуться? Как врагу нанести удар?

— Даже если среди людей Ламорика и был перебежчик — патриот, — ждущий лишь шепота от подлинного своего господина, как посмел бы он ударить, когда рядом столько верных слуг?

Птицы кружили по плечу Дьюранда, долбя острыми клювами вокруг его глаза и ушей. Жить оставалось несколько секунд, не больше.

— Как это тяжело, братец! Вечное ожидание! Его светлость всегда был окружен своими людьми. Всегда под охраной. Бедный предатель точил бы кинжал, уповая на единственный миг одиночества, чтобы нанести удар.

Клюв скользнул ближе.

— Например, в той скачке, когда вся армия на миг смотрела куда-нибудь в другую сторону? А бедный его господин болтался поперек седла?

— Да, братец. Именно.

Обе птицы нашептывали ему прямо в ухо, прыгали с лица на шею, с шеи на плечо.

— Такой мимолетный шанс!

— Самый первый!

Дьюранд задыхался, изгибался дугой. Перед мысленным взором стояла картина, нарисованная пернатыми дьяволами: человек, проникший в ближайшее окружение Ламорика, только и ждущий шанса погубить своего господина. Человек, движимый страхом, честолюбием — или просто подкупленный, стремящийся улучить миг, чтобы нанести Ламорику удар. И если такого человека не разоблачат, он не замедлит предпринять вторую попытку.

Дьюранд так качался на животе, изогнувшись дугой в судорогах, что один из грачей даже потерял равновесие.

— Что же будет теперь, в суматохе и суете похода?

Когти впились в сломанную челюсть Дьюранда.

— Когда даже стены кругом — и те из дерюги?

Никто не говорил об убийце — ни единого слова. Ламорик шел со всей своей армией в какую-то западню, расставленную этими дьяволами, а тем временем предатель уже заносил меч над его горлом. А Дьюранд валялся тут, пригвожденный ранениями к полу Расписного Чертога, пока войско движется навстречу катастрофе.

Один из грачей скакнул слишком близко к руке Дьюранда. Несмотря на стальные узы паралича и одышки, Дьюранд не упустил своего шанса. И ощутил, как ломаются сальные перья, как трещат кости у него в кулаке. Грач трепыхался и бился в его пальцах, несколько мучительных секунд хлестал крыльями врага, пронзительно вереща, пока из него утекала жизнь.