Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

Таким образом, я должен был произнести пароль, но мне казалось крайне глупым бесконечное повторение слова «Конго». Если Каземент, где бы он ни был теперь, мог нас видеть, он, наверное, вдоволь бы посмеялся. Годефруа старался мне помочь. «Давай, давай», – говорили мне его глаза, каждый раз, когда я произносил слово «Конго». Но положение стало совсем гротескным, когда выслушав все бесконечные «Конго», Годефруа посмотрел задумчиво в потолок и сказал:

– Извините, не могли бы вы повторить пароль еще раз? Мне кажется, я обсчитался…

Но кое-как со своей задачей мы справились. И когда все было улажено, оказалось, что Годефруа невероятный болтун:

– Господин Каземент велел мне прийти по адресу старого пансиона. Со слов господина Каземента я понял, что там мне предоставят кров и рано или поздно кто-то произнесет пароль. Так оно и случилось. – Тут он выпил глоток виски и продолжил: – Однако вместо дома я нашел одни развалины, поэтому я сел возле них и, когда люди проходили мимо меня, повторял: «Mot de pas? Mot de pas?» Но никто не говорил мне пароля. До сегодняшнего дня. Чего вы так долго ждали?

Мне стоило большого труда произнести пароль из-за естественного нежелания показаться смешным. Но теперь, когда настало время задать единственный важный вопрос, я вовсе не был уверен, что хотел знать на него ответ. То, что мы сидели рядом и Годефруа намеревался мне все рассказать, казалось чудом. Я провел четыре года, работая над книгой, оперируя невидимыми персонажами, и вот теперь один из них оказался передо мной. Мне надо было задать ему один вопрос, один-единственный:

– Годефруа, что случилось в сельве?

Начало его повествования мало чем отличалось от рассказов Маркуса. Годефруа наняли белые, для того чтобы он помогал им во время экспедиции и работ на прииске, – это была экспедиция братьев Краверов. Они отправились из Леопольдвиля вместе с сотней носильщиков и углубились в джунгли, двигаясь по некоему подобию туннеля, который проходил в гуще самой буйной в мире растительности.

– Однажды, – продолжал Годефруа, – когда мы зашли уже далеко в глубь сельвы, экспедиция остановилась на одной прогалине. Господин Ричард был убежден, что они найдут там большую алмазную жилу.

– Алмазы? Вы в этом уверены? – прервал его я. – Они нашли алмазную жилу или золотую копь?

– Алмазы. Господин Ричард говорил, что золото блестит, а алмазы пахнут. И он почуял алмазы, – сказал Годефруа, ни минуты не колеблясь. – На прогалине устроили лагерь. Братья Краверы спали в одной палатке, а мы с Маркусом – в другой. На самом деле они нашли только два алмаза. Но каких! Каждый из них был размером с кулачок младенца. В тот день, когда их обнаружили, Маркус страшно нервничал и не мог сомкнуть глаз. Он вертелся с боку на бок на своем топчане и ныл: «И почему, черт возьми, этим двум идиотам достанутся оба алмаза, а мне ни одного?» А я ему и говорю: «Мне спать хочется, господин Гарвей, давайте баиньки». А он опять за свое: «И почему, черт возьми, этим двум идиотам достанутся оба алмаза, а мне ни одного?» А я ему опять повторяю очень воспитанно: «Мне спать хочется, господин Гарвей, давайте баиньки».

Бесконечные повторы Годефруа начинали выводить меня из себя. Я крепко схватил его рукой за локоть и сказал:

– Годефруа! Что было дальше?

Мой собеседник широко открыл глаза. На его черном лице блестели отливавшие желтизной белки, и его глаза казались двумя яичницами. Годефруа продолжил рассказ:

– Ну так вот, господин Гарвей и говорит мне: «А ты заткнись, черномазый», а потом он взял керосиновую лампу и револьвер и пошел к палатке братьев Краверов. Лампу он просто бросил внутрь, чтобы лучше их видеть, а потом я услышал шесть выстрелов. Я тоже вышел из палатки и увидел силуэты господ Краверов на фоне брезента. Уильям был худой, а Ричард – потолще. И слышно мне тоже все было прекрасно. Господин Гарвей ранил их; они стонали, умоляя, чтобы он их не убивал. А господин Гарвей в это время спокойненько стоял возле палатки и заряжал револьвер еще шестью пулями. Потом он снова стал в упор стрелять в братьев Краверов и выпустил все шесть пуль. Я думаю, что он попал все шесть раз, но все равно до конца их не убил. Господин Уильям плакал, он пищал и мяукал, как котенок. А господин Ричард издавал очень странные звуки, словно задыхался. Господин Гарвей еще раз зарядил пистолет и еще раз выпустил все шесть пуль. Он теперь распределял выстрелы четко по справедливости: это – Уильяму, а это – Ричарду, это – Уильяму, а это – Ричарду, это – Уильяму, а это – Ричарду. Разрядил всю обойму. Когда господин Гарвей убедился в том, что они точно были мертвые, он обернулся, увидел, что я стоял за ним, и говорит: «А ты чего пялишься, черномазый?» Потом вдруг изменил свой тон и говорит: «Погоди-ка минуточку, Пепе, нам с тобой надо поговорить». Когда господин Гарвей был в хорошем настроении, он меня «черномазым» не называл, а говорил Пепе; только в хорошем настроении он почти никогда не бывал. Я понял, что он притворялся любезным, а на самом деле снова заряжал револьвер с тем же спокойствием, что и раньше. Зачем ему понадобилась новая обойма, если господа Уильям и Ричард были уже мертвые? Это могло значить одно: что он и меня собирался убить, а мне вовсе умирать не хотелось, и я во весь дух побежал к лесу. Господин Томас!

Годефруа заметил, что у меня кровоточила ладонь. Мои ногти впились в кожу и рассадили ее до крови. Я так увлекся рассказом, что даже не заметил этого. Мне пришлось промыть ранку виски и замотать руку платком.

– Годефруа, – сказал я, – почему вы не хотите рассказать мне все?

– Все? Что вы имеете в виду, господин Томас?

– Все значит все, – ответил я.

– Ну ладно, все, – подчинился Годефруа. – Мне удалось добраться до Леопольдвиля, но я не знал, что делать. Я очень боялся снова встретиться с господином Гарвеем в Леопольдвиле, опасаясь, что он обвинит меня в убийстве. Я ведь черный, а он только коричневатый, и белые люди поверили бы скорее ему, чем мне. И действительно, как-то раз я увидел его на улице Леопольдвиля! Мне стало очень страшно, так страшно, что я пошел на исповедь к одному бельгийскому миссионеру и рассказал ему обо всех своих грехах, а особенно о грехах господина Маркуса Гарвея. Этот миссионер меня давно знал, и с господином Казементом он тоже был знаком. Миссионер привел меня к господину Казементу, и я ему все рассказал. Он мне поверил и велел молчать, сказав, что если мы хотим добиться справедливости, то должны вести себя осторожно, очень осторожно. Господин Каземент не доверял бельгийским судам. Но когда он узнал, что в Англии арестовали господина Гарвея, то прислал мне денег на билет. Я должен был сесть на корабль, явиться в суд и выступить там свидетелем. Но, к несчастью, суд все не назначали и не назначали. Потом началась война и мое путешествие все откладывалось и откладывалось, потому что приплыть сюда было не так-то просто. А остальную часть истории вы и так знаете. Когда я наконец смог сесть на корабль и приехать, господин Каземент прислал мне записку. Там был адрес, где меня должны были принять. Но я не должен был давать никаких показаний, прежде чем не услышу слово «Конго», произнесенное двенадцать раз подряд. Господин Каземент так решил, чтобы мне легче было запомнить пароль: слово «Конго» – потому что я там родился, а двенадцать раз – как двенадцать апостолов у Господа нашего.

– А что еще? Где же вся остальная часть истории?

Годефруа не понимал моего нетерпения. Он посмотрел в потолок, потом снова на меня и заключил решительно:

– Это все. Я должен был знать что-нибудь еще?

– А белые люди?

– Никого из белых людей из этой экспедиции в живых не осталось, кроме господина Гарвея, у которого кожа коричневатая и который всех их убил. – Годефруа был искренне расстроен. – Может быть, я как-то неясно выразился? Господин Гарвей – убийца, и справедливость должна восторжествовать. Господин Томсон, у вас все еще идет кровь из руки.

Я ненавидел, когда он говорил мне «господин», и он это прекрасно знал. Но настаивать не имело ни малейшего смысла. Годефруа был из тех людей, которые готовы отдать жизнь за тех, кто стоит выше, чем они, на иерархической лестнице, но неспособны изменить свои привычки, даже если сам Иисус Христос их попросит об этом лично. Из-за деревянной перегородки послышалась мелодия. Я не думал, что ирландская музыка может быть такой грустной. Годефруа взял меня за руку, размотал платок и вылил на мою ладонь виски из своего стакана. Накладывая новую повязку, он продолжил:

– Мне было очень страшно. Когда я убегал с прогалины, то ни разу не обернулся. Я вернулся в Леопольдвиль один, прошел через сельву и выжил чудом. Я ел грибы, которые росли на коре деревьев, фрукты, висевшие на ветках, и саранчу, когда мне удавалось ее поймать. Мне приходилось прятаться от дикарей, потому что, когда экспедиция шла через сельву, мы сделали много страшных дел! Очень страшных, господин Томсон, таких, что вы себе и представить не можете! А шли мы долго, целый месяц! Господин Гарвей был очень жестоким. Во время похода ему нравилось бросать бомбы в поселках, просто так, для развлечения. И господа Краверы, которым нужны были здоровые носильщики, частенько его ругали, потому что он кидал гораздо больше бомб, чем требовалось. Он тоже, как и я, на обратном пути прошел через сельву один, но господин Гарвей нес ружья и динамитные шашки, и мне кажется, что подходить к нему никто не осмеливался. Он, наверное, расстреливал даже ящериц, которые попадались ему на пути!