Волга. История главной реки России - Дженет Хартли

на баржу. В октябре с судна сняли двадцать пять узников, но Минха и других оставили. Наконец остальных узников вывели на палубу; они решили, что тут-то уж их расстреляют, но вместо этого их неожиданно освободили. Эти перипетии почти наверняка сыграли свою роль в последующем нервном срыве Минха[876].

Саратов испытал на первых этапах Гражданской войны новый приток беженцев и военнопленных, и к марту 1918 года в городе было уже более 150 тысяч беженцев. Жилья не хватало (один современник писал, что разоренный город представлял собой «кучу мусора и кирпичей»), и беженцы устраивали себе временные лагеря на берегах Волги с антисанитарными условиями. Из-за войны и голода в Гражданскую войну количество беженцев постоянно росло, и в середине 1919 года в городе, как утверждалось, было полно «всех сортов бродяг, карманников, предсказателей будущего, певцов, владельцев говорящих попугаев, сулящих счастье, мелочных торговцев, китайцев и остальных». С беженцами в город пришли и болезни, в том числе холера. Они распространялись по берегам Волги и по немногим оставшимся рабочими железнодорожным линиям. В 1920 году город стал местом «голода, простуды и тифа»[877].

Мы знаем о повседневной жизни саратовской буржуазии того времени из дневника Алексея Бабина, жившего в городе с 1917 по 1922 год. Бабин родился в мордовском селе и ходил в местную начальную школу. В 1889 году он эмигрировал в США, где стал библиотекарем. В 1910 году он вернулся в Россию, где стал инспектором школ. В 1917 году он был в Саратове, работая преподавателем английского языка в университете. Большинство университетских преподавателей были либералами и в октябре 1917 года оказались в оппозиции к большевикам (то же можно сказать и о Казанском университете, где многие профессора вступили в белое движение: их фотографии сейчас можно увидеть в музее Казанского университета). Таким образом, Бабин мог считаться «буржуазным врагом», хотя и довольно мелкого пошиба. Он едко иронизировал над неспособностью городских либералов оказать большевикам сопротивление в октябре, поскольку, по его мнению, они «не могли сопротивляться собственными силами, были дискредитированы в глазах обманутых людей, полностью беспомощны и перед лицом надвигающегося рока просто пожимали плечами». Этот «надвигающийся рок» вскоре и проявил себя. В январе 1918 года Бабин записал: «Состоятельных людей изгоняли из их квартир в антисанитарные подвальные помещения и в лачуги на краю города… Землевладельцы, священники, врачи, богатые купцы и предприниматели – всех их, по слухам, ежедневно убивали хладнокровно и без всякого суда». Он писал, что «135 консерваторов держат в заложниках на барже на Волге» (см. выше). Сам он в основном был занят поисками самой необходимой пищи – как он писал, «охотой за провизией». Не хватало мяса, яиц, чая и сахара, а также масла для жарки и обогрева. Усугублялись проблемы притоком беженцев: уже в 1918 году во время редкой поездки на поезде он встретил на подъезде к Козлову (с 1932 года – Мичуринск) «огромные толпы побитых жизнью мужчин и женщин, пешком идущих на юг в поисках пропитания». Беженцы собирались на немногочисленных оставшихся в строю волжских судах: «Среди пассажиров третьего класса, в особенности татар, царили неописуемые смрад и грязь». В 1921 году «оголодавшие немцы» (см. ниже) бежали из своих домов и становились лагерем на берегах реки. В марте 1921 года Бабин передавал ужасную историю:

«Два маленьких мальчика [немецкие колонисты] утром пришли на Митрофаньевский рынок. Добросердечная молочница дала им поесть, после чего мальчики упали на землю и умерли»[878].

Дух населения подогревался лишь постоянными слухами о том, что вожди большевиков умерли или что белые или их западные союзники захватили главные города.

Война, а за ней и Гражданская война, привела к тому, что вооруженные и нередко впавшие в отчаяние солдаты рыскали по сельской местности, что часто вызывало серьезные беспорядки. Особенно отвратительный случай произошел в Ртищеве – железнодорожном узле в Саратовской губернии. Мельница, принадлежавшая здешнему немцу по фамилии Тайльман, сгорела при подозрительных обстоятельствах. Поползли слухи, что поджег ее сам Тайльман, чтобы наказать местных крестьян, с которыми у него был спор. Тайльман попытался незаметно скрыться, но был пойман на железнодорожной станции и подвергнут импровизированному солдатскому «суду». Он был признан виновным, расстрелян и добит штыками. Его тело бросили на железнодорожных путях, а машиниста паровоза заставили проехаться по нему туда-обратно несколько раз. После этого солдаты набили рот несчастного сигаретами, подожгли труп и стали плясать вокруг него, к ужасу пассажиров поезда, смотревших на все это в окно[879].

Крестьяне в поволжских селах отреагировали на Февральскую революцию 1917 года без особого энтузиазма; выше мы уже отмечали, что даже донести новость о ней в деревню было непросто, в особенности в нерусскоязычную деревню, поскольку переводчиков было мало. Однако крестьяне быстро захватили дворянские земли в том же году и заставили «единоличников» вернуться в общину. Это было отражением традиционного для крестьян убеждения в том, что земля, которую они обрабатывают, одновременно принадлежит лично им и общине. В доказательство можно привести то, что крестьяне часто были готовы выделить землю «своему» помещику, но не собирались делать это для «чужаков» из других сел. Крестьяне также захватывали леса, принадлежавшие былым землевладельцам (и производили массовую вырубку, если леса впоследствии отберут). Занимались этим в основном русские крестьяне; немецкие, мордовские и татарские села такой активности не проявляли – возможно, это было связано с тем, что эти крестьяне прежде были государственными, а не крепостными, так что захватывать было попросту нечего.

В некоторых случаях захват земли проходил мирно, но весь процесс отдавал анархизмом. Крестьянин из Казанской губернии Я. Бергишев вспоминал: «Поехали громить. К имению и от него потянулась вереница упряжек, и сотни мужиков и баб стали угонять и увозить скот, хлеб и пр. Пригнали скот в село, сколько было шума, крика, скотина бегала по селу, ее режут и, не отделывая, бросаются к другой… течет кровь…»[880]

Многие знатные землевладельцы при любой возможности покидали страну; тех же, кто оставался – по необходимости, нерешительности или старости, – ждала горькая участь. Ольга Аксакова, наследница писателя Сергея Аксакова, была известной меценаткой: она пожертвовала 25 тысяч рублей Самарскому университету[881]. В 1921 году она умерла от голода в своем поместье в возрасте 73 лет. Недавно на месте ее бывшей усадьбы была установлена мемориальная табличка[882].

Главным образом во время революции и Гражданской войны крестьяне интересовались тем, как использовать захваченную землю, а не политическим устройством будущей страны. Сельский учитель из Нижегородской губернии жаловался, что крестьяне «молчат насчет школ, государственного устройства и земства, зато говорят и говорят о том, кто получит больше земли»[883]. Нерусские крестьяне противились присутствию любых русских чиновников: представители Временного правительства в 1917 году или большевиков впоследствии нравились им ничуть не больше, чем царские чиновники. Крестьяне боялись переписчиков населения, потому что были