Проза отчаяния и надежды (сборник) - Джордж Оруэлл

творения, а также все уцелевшее от литературы прошлого будет уничтожено. Но такие переводы — занятие медленное и трудное, его завершения можно было ожидать не ранее первого или второго десятилетия двадцать первого века. К тому же имелось огромное количество чисто утилитарной литературы — необходимых технических инструкций, руководств и т. п., — которая требовала такой же обработки. И главным образом для того, чтобы дать достаточно времени для предварительной работы по переводу, окончательное принятие новояза и было отнесено на столь поздний срок, на 2050 год.

СКОТНЫЙ ДВОР

(перевод Д. Иванова, В. Недошивина)

Глава I

Мистер Джонс, хозяин Господского Двора, запер на ночь курятники, но забыл закрыть лазы, потому что был сильно пьян. Круг света от фонаря плясал из стороны в сторону, когда он, пошатываясь, пересекал двор. Скинув у черного хода башмаки, он нацедил из бочонка на кухне последнюю кружку пива и отправился в спальню, где уже храпела миссис Джонс.

Как только свет в спальне погас, в дворовых постройках началась суматоха и хлопанье крыльев. Еще днем всех оповестили, что Старому Майору, призовому хряку белой английской породы, минувшей ночью приснился странный сон, о котором он и желает рассказать своим собратьям. Было решено, что, как только мистер Джонс окончательно угомонится, вся живность соберется в большом амбаре. Старый Майор (так его звали обычно, хотя в свое время он экспонировался под именем Красавец Уиллингдона) пользовался среди обитателей фермы таким уважением, что каждый был готов оторвать от сна часок, чтобы послушать его.

Майор возлежал в углу большого амбара, на возвышении, на соломенной подстилке, в свете фонаря, подвешенного к балке. Ему было двенадцать лет, он сильно прибавил в весе в последнее время, но по-прежнему производил величественное впечатление, казался мудрым и добрым, несмотря на то что клыки ему никогда не подпиливали. Вскоре начали собираться остальные животные, обитавшие на ферме, и устраивались, как кому казалось удобным. Первыми прибежали три собаки, Колокольчик, Джесси и Цапка. За ними пожаловали свиньи и легли на соломе у самого возвышения. Куры уселись на подоконниках, голуби вспорхнули на стропила, овцы и коровы улеглись за свиньями и сразу принялись жевать жвачку. Две ломовые лошади, Боксер и Травка, пришли вместе. Они передвигались медленно, осторожно опуская на землю большие, поросшие шерстью копыта, чтобы не раздавить какого-нибудь маленького собрата, не видного в рассыпанной по полу соломе. Травка, дородная кобыла средних лет, так и не вернула себе былой формы после рождения четвертого жеребенка. В ее облике навсегда осталось нечто материнское. Боксер же был огромным битюгом, почти шести футов росту, и он был вдвое сильней любой обычной лошади. Белая полоска на носу придавала ему глуповатое выражение, он и в самом деле был не слишком умен, но его уважали за ровный характер и бесконечное трудолюбие. Вслед за лошадьми явились Мюриэль, белая коза, и осёл Бенджамин. Бенджамин был старейшим четвероногим скотного двора и обладал самым скверным характером. Он редко заговаривал с кем-нибудь, но уж если это случалось, обязательно отпускал какое-нибудь циничное замечание. Он мог сказать, например, что, хотя господь бог дал ему хвост, чтобы отгонять мух, он предпочел бы не иметь хвоста, но чтобы не было и мух. Из всех обитателей усадьбы только он никогда не смеялся. А когда его спрашивали — почему, он отвечал обычно, что не видит в этой жизни ничего смешного. Однако, хоть он никогда не признавался в этом, Бенджамин был сильно привязан к Боксеру. По воскресеньям оба они паслись, как правило, на маленьком выгоне за фруктовым садом, бок о бок пощипывая траву и не говоря при этом ни слова.

Только-только лошади улеглись, как в амбар строем вошел целый выводок утят, потерявших мамашу. Тихо покрякивая, утята принялись искать местечко побезопаснее. Оно нашлось рядом с Травкой, которая заботливо отгородила им место своей большой передней ногой, где, удобно устроившись, утята немедленно заснули. Наконец, элегантно перебирая ногами, похрустывая кусочком сахара, в амбар вошла Молли, глупая, но хорошенькая белая кобыла, возившая двуколку мистера Джонса. Она прошла вперед и тут же стала выставлять напоказ свою белую гриву, надеясь привлечь общее внимание вплетенными в нее красными ленточками. И уж самой последней пришла кошка. Как обычно, она поискала, где потеплее, и втиснулась наконец между Боксером и Травкой. Там она умиротворенно промурлыкала всю речь Старого Майора, совершенно не слушая, о чем он говорит.

Теперь собрались все, если не считать ручного ворона Моисея, который как спал на карнизе за задней дверью, так и продолжал спать. Майор, увидев, что все устроились удобно и готовы слушать его внимательно, прочистил горло и начал:

— Товарищи! Вы уже слышали, что прошлой ночью мне приснился странный сон. О нем я расскажу позже. А сначала я должен поведать вам о другом. Я думаю, товарищи, что жить мне на этом свете осталось недолго, но, прежде чем я умру, я считаю своим долгом поделиться с вами жизненным опытом. Я прожил долгую жизнь, у меня было время размышлять в одиночестве в моем стойле, и, полагаю, я могу утверждать, что познал суть земной жизни не хуже любого другого живущего ныне скота. Об этом и хотелось бы поговорить с вами.

Итак, товарищи, что же такое по сути наша жизнь? Посмотрим правде в глаза: наш век жалок, труден и короток. Мы рождаемся на свет, нам дают еды ровно столько, чтобы мы не околели, тех из нас, кто может трудиться, заставляют работать до изнеможения, а когда мы перестаем приносить пользу, нас с ужасающей жестокостью убивают. Через год после рождения ни одно животное в Англии не знает ни счастья, ни досуга. Наша жизнь — страдание и рабство — вот неприкрытая правда.

Но — вот вопрос! — такова ли природа вещей? Неужели наша земля столь бедна, что не способна обеспечить приличные условия тем, кто ее обрабатывает? Нет, товарищи, тысячу раз нет! Земля Англии плодородна, климат благоприятный, эта земля может накормить досыта гораздо большее число живущих на ней сегодня скотов. Только наша ферма способна обеспечить жизнь дюжине лошадей, двадцати коровам, сотням овец, и все будут жить в таком уюте, с таким достоинством, что это трудно и представить сегодня. Так почему же