Сан-Феличе. Книга вторая - Александр Дюма

— Да, это правда. Но возможно ли, мой возлюбленный Сальвато, что, после того как ты покинул свою Луизу, тебе пришла в голову мысль выслеживать ее?

— Выслеживать тебя? Ревновать ангела? Боже меня сохрани от такого безумия! Я не способен на подобную низость! Моя Луиза может принимать кого хочет и в любой час, и никогда ни одно подозрение, по крайней мере с моей стороны, не замутит ее зеркальной чистоты. Нет, я ни за кем не следил, я никого не видел. Но я получил вот это письмо: за четверть часа до твоего приезда его привез один из вестовых, которым я поручил доставлять мне всю корреспонденцию; когда ты сюда вошла, я как раз читал его, спрашивая себя, какая низкая душа могла пожелать посеять между нами горькое семя раздора.

— Письмо? — воскликнула Луиза. — Ты получил письмо?

— Вот оно. Прочти.

И Сальвато подал ей послание, написанное одним из тех авторов, чье перо равно готово служить любви и ненависти, — людей, которые ради своих мрачных целей не гнушаются анонимными доносами.

Луиза прочла письмо. Оно было составлено в следующих выражениях:

«Синьора Сальвато Пальмиери предупреждают, что г-жа Луиза Сан Феличе, вернувшись от герцогини Фуско, встретилась у себя дома с молодым человеком, богатым и красивым, и оставалась с ним наедине до трех часов ночи.

Это письмо друга, которому больно видеть, как плохо поместил свое сердце синьор Сальвато Пальмиери».

Словно вспышка молнии озарила сознание Луизы, и она увидела Джованнину в ее комнате, писавшую за столом и вскочившую, чтобы заслонить собою то, что она писала. Но мысль, что эта девушка, которая ей всем была обязана, могла ее предать, тотчас сама собой исчезла.

— Здесь нет ни одного слова лжи, мой друг. К счастью, тот или та, кто это писал, или не знает имени того человека, или не хочет его называть. Богу было угодно, чтобы его имя не было названо.

— А почему, милая Луиза, ты видишь в этом волю Божью?

— Если бы оно было названо, я оказалась бы в глазах этого несчастного, который ради меня рисковал своей головою, женщиной без веры, без чести, предательницей!

— Ты права, Луиза, — ответил Сальвато, помрачнев, — потому что если бы я его знал, то после того, о чем я сейчас догадываюсь, я должен был бы все рассказать генералу.

— О чем же ты догадался?

— Что этот человек по какой-то причине, которой я не хочу доискиваться, пришел рассказать тебе о тайне заговора, угрожающем моей жизни, жизни моих товарищей и безопасности нового правительства. Вот почему ты в своей нерассуждающей преданности желала меня удалить, заставить перейти границу, поставить вне досягаемости заговорщиков; вот почему ты не желала объяснить мне, какой опасности я должен избежать: ты знала, что это опасность, от которой бы я не бежал.

— Что ж, ты угадал верно, любимый. Теперь я расскажу тебе все, за исключением имени человека, меня предупредившего, и тогда ты, человек чести, справедливого ума, верного сердца, дашь мне совет.

— Говори же, моя возлюбленная Луиза, говори — я слушаю тебя. Ах, если бы ты только знала, как я тебя люблю! Говори же, говори. В моих объятиях, на моей груди, у моего сердца!

Молодая женщина, откинув голову, с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом оставалась с минуту в объятиях молодого человека; потом, как бы вырвавшись из сладостной мечты, она заговорила:

— Друг мой, почему нам не дано жить так, вдали от политических потрясений, от революций, вдали от заговорщиков! Как восхитительна была бы такая жизнь! Но Богу это неугодно. Покоримся же его воле.

Вздохнув, она провела рукой по глазам и продолжала:

— Все было так, как ты сказал. Ах, зачем этот человек выдал мне тайну! Не лучше ли нам было бы вместе умереть!

— Объяснись же, любимая.

— В полночь с пятницы на субботу должен произойти противореволюционный переворот. Готовится резня. Все французы, все патриоты, чьи дома будут помечены крестом, должны быть уничтожены; исключение составят лишь те, у кого будет вот такая охранная карточка и кто знает вот этот условный знак.

И Луиза показала Сальвато карточку с геральдической лилией и знак, о котором сообщил ей Андреа Беккер.

— Итак, надо иметь карточку с цветком лилии, — повторил Сальвато, — и укусить первую фалангу большого пальца? (Таковы были, как мы помним, спасительные условные знаки.) Несчастные! Их хотят вырвать из рабства, а они хотят остаться рабами любой ценой!

— Ну, а теперь, когда я тебе рассказала, — проговорила Луиза, соскользнув на колени к Сальвато, — скажи, что надо делать? Подумай и посоветуй мне.

— Тут нечего и думать, моя дорогая. За верность надо платить верностью. Этот человек хотел тебя спасти.

— И тебя тоже, потому что он знает все — что ты был ранен, что я о тебе заботилась, что в течение полутора месяцев ты находился в доме герцогини Фуско; он знает о нашей взаимной любви, и он сказал мне: «Спасите его вместе с собою».

— Тем больше оснований, как я уже сказал, ответить верностью на его верность. Этот человек хотел нас спасти. Спасем же мы его.

— Как так?

— Сказав ему: «Ваш заговор раскрыт. Генерал Шампионне предупрежден; там, где вы рассчитываете на легкую победу, вы встретите отчаянное сопротивление и добьетесь только бесполезного кровопролития на улицах Неаполя. Откажитесь от заговора, поспешите уехать; последуйте сами совету, который вы дали мне».

— Сама честь говорит твоими устами, милый Сальвато. Я сделаю то, что ты советуешь. Но послушай…

— Что такое?

— Мне послышался шум в соседней комнате, там закрыли дверь. Не услышал ли нас кто-нибудь? Уж не следят ли за нами?

Сальвато бросился туда: в комнате было пусто.

— Никого здесь не было, кроме Микеле, — сказал он. — По-твоему, плохо, если он нас слышал?

— Нет, потому что он не знает имени человека, который ко мне приходил. А то, милый Сальвато, — добавила Луиза, смеясь, — ты сделал его таким патриотом, что он, пожалуй, был бы способен тотчас же донести на него.

— Что ж, — сказал Сальвато, — стало быть, все в порядке и совесть твоя спокойна, не правда ли?

— Ты уверяешь меня, что мы поступаем согласно всем правилам благородства?

— Я клянусь тебе в этом.

— Ты хороший судья в делах чести, Сальвато, и я верю тебе. Вернувшись в Неаполь, я его предупрежу. Его имени я не произнесу никогда, даже в твоем присутствии. Значит, он ни в чем не может быть скомпрометирован, а если так случится, то не по моей воле. Не будем же думать больше ни о чем, только о счастье быть вместе. Только что я проклинала политику, революции, заговоры… Я с ума сошла! Без этих политических смут ты не был бы послан в Неаполь твоим генералом; без этих революций я не узнала бы тебя; без этих заговорщиков я не была бы сейчас рядом с тобой. Да будет благословенно все, что творится по воле Божьей, ибо это есть благо!