Император из двух времен - Владимир Викторович Бабкин

Мария покачала головой.

– А ничего уже не будет. Всё уже. Но не бойся, на твоих жизненных перспективах это никак не отразится. Тебя ведь это интересует, не так ли?

Сестра растерянно запнулась.

Маша с горечью сказала:

– Наша размолвка с императором тебя никак не коснётся, я обещаю.

Джанна автоматически отметила, что сестра своего мужа назвала не по имени, а по титулу. Значит, дело совсем плохо и нужно что-то делать.

А старшая лишь вздохнула:

– Лови своё счастье, дорогая сестричка. Лови и цени его. Каждую минуту этого счастья. Увы, оно недолговечно. Я буду ночами рыдать. Выть, как та раненая волчица. Буду локти кусать, что так всё вышло. Но ничего уже не исправить. Ни-че-го. Впрочем, это уже всё пустое. Тлен. Не слушай меня. Не повторяй моих ошибок и глупостей. И будь счастлива.

Она повернулась к дверям, но затем, обернувшись, добавила:

– И, да, можешь меня, как и прежде, называть не Машей, а Иолой. Всё это уже совершенно неважно. Прежней Маши больше нет.

Дверь за ней закрылась.

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. ДЕТСКАЯ ПОЛОВИНА КВАРТИРЫ ИХ ВЕЛИЧЕСТВ. 5 мая 1920 года

Джанна появилась в дверях и, поймав мой взгляд, лишь покачала головой.

Киваю в ответ.

Что ж, я не просил её, но она, как всегда, проявила инициативу. Да, в такой ситуации жизненные перспективы становятся неопределенными. Впрочем, я наговариваю на девочку, по ней видно, что она искренне переживает. И не за перспективы (и это тоже, разумеется), а за свою сестру, и пытается как-то исправить ситуацию. Но что она может исправить, если я сам подступиться не могу?

Маша была в глубокой депрессии. Она двигалась, как автомат, говорила дежурные фразы, дарила не менее дежурные улыбки, но всё это явно проходило где-то далеко, вне границ её души.

Ох-хо-хох, наворотил я дел. Несколько раз за истекшие дни я пытался объясниться, но жена не хочет меня слушать и тут же старается уйти от меня подальше.

И что делать в данной ситуации – непонятно.

Откровенно говоря, она меня пугала сейчас. Мы ссорились не раз. Бывало, что она по нескольку дней со мной не разговаривала. Но я тогда чувствовал гнев и обиду в её душе. Это темное пламя, которому надо дать время выгореть и погаснуть. Сейчас же я не чувствую ничего.

Пусто. Пепел.

Женщины есть женщины, а я вот просто идиот.

Беда.

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. КАБИНЕТ ЕГО ВСЕВЕЛИЧИЯ. 5 мая 1920 года

Мы пили кофе. Тесть развлекал меня описанием сортов и способов приготовления настоящего итальянского кофе. Он даже привез с собой специалистов, которые должны был явить миру (то есть мне) рецепты самого настоящего, самого итальянского… ну, вы поняли. Разумеется, в основном все эти спецы обслуживали собственно римскую монаршью семью, но почему бы и не повыделываться и перед зятем, не так ли?

Наконец, когда с вводной частью было уже покончено, Виктор спросил:

– Я посмотрел твои бумаги по совместному флоту. Почему ты не хочешь строить линкоры?

Пожимаю плечами.

– Не то чтобы совсем не хочу, ведь нам всё ж таки нужно осваивать технологии, но линкоры – это не наша специализация. Мы одни только стволы орудий главного калибра не в состоянии толком производить. А уж о восемнадцатидюймовых орудиях и задумываться нечего. Зато у нас есть практика применения самолетов в морском сражении. Поэтому, как мне кажется, лучше каждому делать то, что у него получается лучше всего. Мы – авианосцы, эсминцы и подводные лодки, вы же – линкоры и тяжелые крейсера. Естественно, наши эскадры будут иметь совместный состав и общее командование…

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. ТИР. 6 мая 1920 года

Я сидел в тире. Не потому, понятно, что очень хотелось пострелять. Пострелушками делу не поможешь. Просто тут было тихо. А еще никто сюда не ходил с докладами и прочей ерундой.

А с тех пор, как Маша перестала приходить сюда, тут установилась полная и глобальная тишина.

А ещё я ловил себя на том, что я, спрятавшись от всех в подвале, словно тот страус, прячу голову в песок. Хотя вполне отдавал себе отчет в том, что проблема передо мной стоит воистину имперского масштаба. И если я не сумею её разрешить, то…

Кто-то может сказать, ну что ты цирк тут устроил, из-за какой-то бабы так страдать? Заведи себе десяток фавориток, да и не парься! И, вообще, как можно личные проблемы ставить выше государственных дел?! В Единстве полно дел, в Европе и мире их ещё больше! А ты тут голову повесил и нюни распустил? Чмошник ты, вот кто!!! Ботан хренов!!! Ты же император!!!

Да, я император, в этом-то и проблема. Ну, помимо того, что я Машу люблю и не хочу потерять.

Да, я император. А она – императрица. Вот в чем дело.

В этом и дело.

Да, Маша – императрица. Но она и женщина. А с женщинами всё непросто, даже если они – императрицы. Оскорбленная женщина хуже атомной войны. Особенно с таким характером, как у Маши. Не забудет и не простит.

А развод между нами в принципе невозможен по политическим, династическим и моральным причинам. Даже, если представить такой итог нашей размолвки.

«Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит».

Это сказано про нас. Про меня. Про нашу империю. Да и, вообще, про весь Новоримский Союз.

Даже если мы формально будем мужем и женой, всё равно шила в мешке не утаишь. Это произведёт тягостное впечатление на наших подданных, среди которых Маша сейчас так популярна. Особенно после этого фильма про испытания на берет и после прыжка с парашютом. Начнутся разговоры о том, что не всё ладно в Датском королевстве, в смысле в Единстве. Пойдут сомнения в избранном императором курсе, да и в нём лично. Или в ней. Начнутся брожения в умах, а потом и на улицах. И казавшаяся незыблемой державная цитадель пойдет сначала мелкими трещинками, а вскоре и вовсе может рухнуть. Как говорится, рыба гниет с головы.

И никто, кроме меня, тут не виноват.

Что делать, я не знал. Все мои попытки объясниться Маша жестко и холодно отвергает. Да, помня свой долг, она на стадионе мило улыбалась, опиралась на поданную мной руку, но всё лишь маска, за которой лишь