Детство Чика - Фазиль Искандер

Они долго смотрели в сторону окна, в темноте слившегося с кроной шелковицы, и не знали, что делать. Бежать на погранзаставу или ждать, чем это все кончится? Вдруг снова зажегся свет.

– Допрос окончился, – шепнул Бочо.

Чику захотелось во что бы то ни стало заглянуть в это окно, чтобы узнать, что там делается. Слева от бамбуковых зарослей рос большой инжир. Было похоже, что с вершины этого инжира можно заглянуть в окно.

– Я залезу на инжир, – кивнул Чик, – посмотрю в окно.

– Не надо, Чик, не надо, – засопел Бочо, – нас отрежут от реки…

Чик махнул рукой и, низко пригнувшись, выскочил из зарослей бамбука и подбежал к инжировому дереву. Чик с трудом вскарабкался до первой ветки и стал быстро продвигаться к вершине. Когда он почти докарабкался до вершины и, раздвинув листья, хотел усесться на самой верхней ветке, он увидел, что на ней стоит человек. Чик окаменел.

Это был взрослый дядя. Горбоносое лицо его, гладко выбритое и голубоватое в лунном свете, казалось зловещим. Человек жадно смотрел в окно, куда собирался заглянуть Чик. Потом он вдруг опустил глаза и посмотрел на Чика. Взгляд его был страшен уже тем, что он ничуть не удивился Чику, как будто заранее знал, что притянет сюда Чика, и притянул. Не удивляясь Чику, он вдруг поднес палец к губам и показал, чтобы Чик молчал. Продолжая не удивляться Чику, он снова перевел взгляд на окно. А Чик все смотрел на него и не мог отвести от него глаз.

Это был высокий человек в желтой, хорошо выглаженной рубашке с закатанными рукавами и черных брюках клеш. Чик мог, если бы решился, дотронуться до его блестящих, хорошо начищенных черных туфель. Но он только смотрел и смотрел на него, не в силах отвести глаз.

Вдруг человек снова опустил глаза на Чика и знаками показал, чтобы Чик следил не за ним, а за окном. Чик повернул голову и увидел между ветвями шелковицы распахнутое, озаренное электричеством окно. Он увидел парня в белой рубашке, сидящего за столом. Парень ел арбуз. Чик по облику его угадал, что это тот же лунатик, только теперь он проснулся и уплетает арбуз. Чику показалось, что он еще и раньше где-то его видел, но где, никак не мог припомнить. Вроде не на крыше, но где именно, он никак не мог припомнить.

Напротив лунатика сидела девушка в халате и, опершись на руку, уютно следила за ним. Потом лунатик что-то весело сказал и вскочил, девушка подала ему полотенце, он вытер рот и бросил полотенце ей на плечо. Девушка улыбнулась и, не снимая с плеча полотенца, подошла и поцеловала его. Они обнялись, а потом парень разжал объятия, и они скрылись из глаз.

– Сейчас выйдет, – вдруг сказал человек.

Чик почувствовал в его голосе какое-то дружество по отношению к себе. Чика так и обдало теплом: свой! Это переодетый пограничник следит за домом!

Уже на крыше лунатик вышел из-за кроны шелковицы и пошел назад. Дошел до края, завернул, исчез.

– Почапал домой, – вздохнул человек, стоявший над Чиком, и вдруг, протянув руку, сорвал инжир, очистил от кожуры и отправил в рот.

– Дядя, вы пограничник? – спросил Чик.

Тот перестал жевать и удивленно уставился на Чика.

– Нет, – сказал он, – я не пограничник и не сторож. Так что можешь рвать инжир. Я артист драмтеатра. А она артистка. Я из нее сделал актрису. Неблагодарная! Мы любили друг друга! Мы вместе играли «Коварство и любовь»! Нам аплодировал весь город! Вся Абхазия! Мы ездили летом по колхозам! Что это было за время! «Еще раз, Луиза!» Еще раз, как в день нашего первого поцелуя, когда ты прошептала «Фердинанд» и первое «ты» сорвалось с твоих пылающих губ!! О! Словно прекрасный майский день, простиралась вечность перед нашими взорами, золотые тысячелетия весело проносились, словно невесты, перед нашей душой… Я был тогда счастлив! О, Луиза! Луиза! Луиза! Зачем ты так поступила со мной? Зачем ты променяла меня на футболиста?

Он посмотрел в сторону окна, словно дожидаясь ответа. Но там никого не было. Чик понял, что все рушится, все не то, что они думали.

– Он лунатик? – спросил Чик, пытаясь спасти хотя бы это.

– Лунатик? – презрительно удивился артист. – Он даже слова такого не знает. Пиндос! Это я стал лунатиком, пока их выследил. Она сказала, что меня уже не любит, но никого у нее нет. Так я и поверил! Все лето слежу за ними. Он приходит по крыше, потому что боится соседей. Ей стыдно! Я два года ходил в их дом, как честный человек! Тогда она мне играла «Лунную сонату», а я подходил к ней и вот так брал на руки!

Он вытянул руки ладонями кверху, слегка придвинул их друг к другу, словно показывая, как пристойно и точно он подымал ее и она никак не могла провалиться между его рук.

– И вот она теперь эту же музыку играет футболисту, чтобы дать знать – родители ушли в кино или в гости. Они строгие! Родители из дому, а этот по пожарной лестнице и оттуда к ней на балкон. Они с ума сойдут, когда узнают про футболиста! О, женщины, женщины! Как тебя зовут, мальчик?

– Чик, – сказал Чик.

– Вот так, дорогой Чик! Теперь ты будешь знать, что такое коварство и что такое любовь!

Он протянул руку, дотянулся до инжира, сорвал его, очистил и съел, внимательно поглядывая на Чика, как бы стараясь определить, достаточно ли Чик проникся его грустной историей. И вдруг так мило, дружески улыбнулся Чику.

– Я знаю артиста Левкоева, – сказал Чик. – Он у нас в школе вел драмкружок.

– Левкоев неплохой актер, – сказал артист, – но я тебе прямо скажу – устарел. Так сейчас Отелло никто не играет! Провинция! Да и она, честно скажу тебе, бездарная, хотя внешние данные у нее есть. Я ее полгода учил в обморок падать. Валится, как мешок с кукурузой. А в «Коварстве и любви» несколько раз надо в обморок падать. Хотя бы один раз прилично упала! Но внешние данные у нее есть. Я из нее сделал актрису! А теперь она в руках пиндоса, весь ум которого в бутсах!

– Чик, Чик! – раздался снизу голос Бочо. – С кем ты там разбубнился? Слезай! Лунатик уже ушел!

– Это не лунатик, Бочо, – внятно сказал сверху Чик, – сейчас все узнаешь!

Чик стал быстро слезать, чтобы подготовить Бочо.

– Я к ней главрежа не подпускал, а она ушла к футболисту, – говорил сверху артист, слезая и аккуратно дотягиваясь длинными ногами с ветки на ветку.

– Тут не шпион, – сказал Чик, спрыгнув с дерева и подходя к Бочо, – тут совсем другое. Любовь!

– Какая еще такая любовь? – спросил Бочо, подозрительно оглядывая дерево.

Артист спрыгнул на землю. Он отряхнул свои черные гладко выглаженные брюки клеш, плотнее заправил за пояс свою нарядную желтую рубаху и, опять не удивляясь появлению Бочо, спросил:

– Как вы думаете, мальчики, я достоин любви?

– Конечно, – сказал Чик за обоих.

– Тогда в чем же дело? – спросил артист, не то горько засмеявшись, не то насмешничая над горьким смехом. – Такое у меня третий раз в жизни. Я влюбляюсь в девушку, иду на сближение, всесторонне подготавливаю, и тут ее уводят. Может, от меня дурно пахнет?

– Нет, – сказал Чик поспешно и для полной убедительности сделал шаг к артисту и втянул воздух изо всех сил, – никакого запаха! Все нормально!

Артист рассмеялся и погладил Чика по голове.

– Как вы сюда попали, мальчики? – наконец спросил он.

– Мы на лодке, – сказал Чик.

– Ах, на лодке, – вздохнул артист, – мне все равно на ту сторону. Подбросьте!

Чик почувствовал, что артисту неохота оставаться одному. Они прошли бамбуковую рощицу и вышли на берег. Бочо стал молча отвязывать веревку.

– Я ее вот так на руках носил, – снова повторил артист и снова вытянул свои сильные руки ладонями кверху, проследив, чтобы они были вытянуты параллельно. По жесту его можно было понять, что предмет, который он носил на руках, был увесистый, но хрупкий.

Артист пропустил их вперед, а сам, ухватившись за нос лодки, оттолкнул ее от берега и ловко вскочил в нее. Чик сел на весла. Артист так и остался стоять на передней банке: высокий, нарядный, одинокий. Чик повернул лодку и стал грести к другому берегу. Вдруг артист продекламировал:

Как хорошо ты, о море ночное, —Здесь лучезарно, там сизо-темно…В лунном сиянии, словно живое,Ходит, и дышит, и блещет оно…

Луна сияла вовсю, но моря отсюда не было видно.

– Кто сочинил это, мальчики, знаете?

– Вы, – догадался Чик.

– Тютчев! – восторженно поправил его артист. – Но если б даже я сочинил, она бы все равно ушла к футболисту.

Чик подумал, но так и не понял, какая тут может быть связь. Лодка торкнулась о берег. Артист продолжал стоять на передней банке. Чик опять почувствовал, что ему неохота оставаться одному.

– Я слишком люблю искусство, – сказал он задумчиво, – женщины не выдерживают это. Ладно, мальчики. Я живу на Челюскина, 12. Приходите в мою одинокую келью, я вам много чего интересного расскажу.

Он спрыгнул с лодки, помахал им рукой и исчез в тени деревьев. Чик выгреб на середину реки. Лодка легко пошла вниз по течению. Бочо немного ожил.

– Чик, по-моему, этот дядька малохольный, – кивнул он в сторону артиста.