Все люди — враги - Ричард Олдингтон

Завтра никогда не бывает новым днем — мы всегда ухитряемся как-то его заложить. Или его кто-то закладывает для нас — войска продефилируют в боевом порядке в три часа утра. Сегодня — тут Тони, подогнув колени, скользнул в теплую воду; почему не все ванны делают длиной в шесть футов? — да, сегодня я прозаложил свой завтрак Гарольду и Уолтеру.

А мне не хочется видеть ни Гарольда, ни Уолтера.

Я заранее знаю, что они будут говорить, — они уже столько раз это говорили. Они будут уговаривать меня жить, как подобает мужчине, а не разыгрывать из себя дурака; будут намекать на очевидный факт, что наша семейная жизнь с Маргарит только видимость этого священного брака. Я буду пытаться втереть им очки и, конечно, ничего не скажу о Маргарит. А зачем это нужно? Ведь мы проводим вместе почти шесть месяцев в году. Почему я не постарался увильнуть от этого свидания? Да потому, что я знаю: через две недели уеду с Уотертоном в Тунис, и мне безразлично, как я протяну здесь эти дни своего изгнания.

До него долетел глухой стук захлопнувшейся входной двери. Куда это она отправилась в такую рань, или, быть может, совсем не так уж рано? Могла бы по крайней мере сказать аи revoir [135] через замочную скважину.

Тони вылез из ванны и пошел одеваться в комнату, служившую ему спальней и кабинетом. На сегодня ванные размышления окончены. На столе лежало несколько только что распечатанных писем. Он взял одно из них и стал читать.

«Дорогой Тони, помните ли вы Эвелин? Мы виделись с вами давно-давно, в Вайн-Хаузе, когда вы были еще совсем мальчиком, так что не удивительно, если вы и забыли меня.

Смерть вашей матери была для меня большим горем. Она была такая милая женщина и так хорошо ко мне относилась.

— Дня через два я возвращаюсь в Индию. Мой муж служит там в гражданском ведомстве, а я приезжала в Англию устроить мальчиков — у меня двое чудесных мальчишек, Тони! Нужно было определить их в школу, а потом кое-что купить.

Я часто думала о том, как сложилась ваша жизнь, и недавно узнала, что вы женаты. Вы, наверное, теперь совсем взрослый, а я всегда думаю о вас как о странном, пылком мальчике, которого когда-то знала, И вот я решила повидаться с вами до отъезда. Мне только что удалось узнать ваш адрес — я, конечно, не догадалась посмотреть в телефонной книге. Не хотите ли вы и ваша жена пообедать со мной завтра в половине восьмого? Я буду очень рада, если вы придете.

Дайте мне знать.

Как странно будет снова увидеться с вами! Искренне ваша

Эвелин.

Р. S. Забыла сказать, что я остановилась в Резиденси-отеле».

Письмо было написано на листке, вырванном из простого блокнота, и числа на нем не было. Какая-то путаная и бессвязная записка; и совершенно безличная. Она чуть было не забыла дать ему свой адрес и не назвала своей новой фамилии. Как он будет искать ее? И что значит это «завтра»? Завтра — на другой день после того, как она писала, или после того, как он получит письмо. Очевидно, она не слишком пунктуальна и аккуратна.

Он стоял с письмом в руке и думал, как же ему связаться с ней. Забытая Эвелин! Рассудок его мог забыть ее, но не кровь. В сыром февральском воздухе он видел золотистый свет, проникавший сквозь желтые шторы в коридоре затихшего дома, и тело его чувствовало сладостное блаженство ее прикосновения. Восемнадцать лет прошло, а кровь по-прежнему горит воспоминанием о ней. А она уже мать двух подрастающих сыновей, и, боже мой, ей уже, наверное, сорок? Разумно ли будет увидеться с ней и, быть может, утратить нечто прекрасное, что все время жило в нем и придавало его жизни какую-то прелесть? Что общего между мужчиной и женщиной, которыми они теперь стали, и теми мальчиком и девочкой?

Что за глупое любопытство — это желание снова увидеться с ним! Если она, как и он, испытала этот золотой экстаз прикосновения, тогда, конечно, самое разумное хранить воспоминание, как нежный тонкий аромат, а не рисковать утратить его навсегда! Он почувствовал, как вся кровь бросилась ему в лицо при мысли, что, может быть, воспоминания безотчетно влекут ее тело к нему, что, может быть, она даже представила себе, — осознанно или безотчетно, — что они могут завершить в зрелом возрасте то ощущение красоты, которое им открылось в юности. Он изо всех сил старался отогнать эту мысль — какой абсурд, какое фатовство, сущее самодовольство хорохорящегося самца, которое он всегда так презирал.

И это все бы испортило. Самое лучшее не отвечать совсем — она сама дала ему прекрасный предлог, не подписав письмо своей фамилией.

Он поймал себя на том, что смотрит на часы и соображает, есть ли у него еще время зайти в Резиденси-отель до встречи с Гарольдом и Уолтером.

В конце концов почему не пойти? Она его единственная оставшаяся в живых родственница, к которой он сохранил какое-то чувство, и мысль о том, что они могли бы… Смешно и глупо! У нее, разумеется, и в мыслях нет ничего подобного. Впрочем, лучше все-таки не брать с собой Маргарит. С ее необычайной подозрительностью она тотчас заподозрит что-нибудь и, пожалуй, наговорит Эвелин дерзостей. Нет, лучше уж вовсе не видеться или повидаться с ней наедине, спокойно пообедать вдвоем и распроститься. Наверно, они никогда больше не встретятся.

Тони поспешно добрался по каким-то грязным улицам до ближайшей станции подземки, взял билет и вошел в роскошный лифт, — резные решетки работы какого-нибудь Донателло [136] из Мидлсборо, картины мастеров Школы иллюстрированной рекламы, паркетный пол фирмы «Долой искусство». Когда он входил в лифт, кто-то сунул ему в руку листок с объявлениями, который он машинально взял и продолжал держать, разглядывая рекламу на опускавшихся вниз стенах. Как странно, что после стольких лет он ни разу не пользовался патентованным экстрактом Боврил, не растил крепышей младенцев, не вступил в строительное товарищество «Аббэй-Вуд» и обзавелся обстановкой не по прейскуранту Дрэджа.

Платформа станции напомнила ему пустые прилавки выложенной кафельными плитками образцовой молочной, если взглянуть на витрину после закрытия магазина или в воскресенье. Пока он рылся в памяти, соображая, что сходство происходит от роднившей их скуки и лишенной покоя пустоты, поезд с грохотом вылетел из туннеля и, дрогнув, остановился. «Пуффиист!»— сказал поезд, и несколько голосов пропели:

«Лен-Кестер гейт! Лен-Кестер гейт!» Тони вошел в вагон для курящих, а пение перешло в жалобную молитву: «Пра-хадите внутрь ваго-на пжа-луста».

Так умилительно! Тони сел на ближайшее свободное место и стал просматривать плакатик, великодушно навязанный ему наверху. Это был иллюстрированный проспект под названием «Средиземноморские круизы» с изображением пирамид, какими они никогда не были, Афин, какими они ни в коем случае не должны быть, и Венеции, какой она никак не могла быть, — вся романтика, пышных возможностей «что-бы-этотакое-могло-быть».

Страстное желание бежать — но куда и зачем?

Человек индустриального мира, будь то паразит или производитель, тоскует, словно житель Швейцарии в изгнании, вдали от своих гор. Музыка лондонского уличного движения — это chant des vaches [137] из страны, которой не существует. Человек не находит покоя ни в городах, ни вне их — даже крестьяне толпами стремятся в Америку. О, только бы стать чем-нибудь другим, быть где-нибудь в другом месте. Fuirl Id-bas fuirl [138]. Не франкенштейнствуй мне о Франкенштейнах [139]; они любят свои машины. Машина не думает, не чувствует, машина не знает осложнений, заботы о завтрашнем дне. Она делает вещи. Она делает горы коробок для сардин до самой луны, стальные фермы до Юпитера, чулки из искусственного шелка до Альдебарана. Мы богатеем, вы богатеете, они богатеют.

Вселенная распространяется во все стороны быстрее, чем свет. Чудеса, чудеса! Все в жестянках — рыба в жестянках, мясо в жестянках, спаржа в жестянках, музыка в жестянках, волшебные картины жестяных фонарей, скорость жестяных «фордов».

И все же индустриальный человек томится, о, как он томится! У него рождается страстное желание бежать от чудес жестяночного существования. Едем в Австралию, едем в Южную Африку, едем в Китай, едем в Канны; нет, едем сюда; нет, едем сюда; нет, едем сюда! (Ваши деньги — вот что нам нужно!)

Плакат на вокзале Борнмут:

Посетите романтическое Ассизи, Церковь св. Франциска. Англо-Итальянск. Турист. Комп.

Плакат на станции в Ассизи:

Visitate 1'Inghilterra. Spiaggia di Bournemouth [140].Юж. жел. дор.О, Ассизи!Ах, Борнмут!Вся культура за один рейс!Ваши деньги — вот что нам нужно…

Резиденси-отель помещался в тихом переулке близ Сент-Джеймс. Главный вход в георгианском стиле, очень чистые окна, сияющая медь перил и ручек, стершаяся от частой чистки. В вестибюле пылал большой камин. По-видимому, этакое старомодное заведение, где останавливаются благоразумные люди, жаждущие прежде всего уюта. Тони подошел к какому-то человеку, должно быть, старшему лакею, похожему на дворецкого в семейном доме, и сказал: