Чего же ты хочешь? - Всеволод Анисимович Кочетов

камень — орудие. Было это, по одним данным, пятьсот тысяч лет назад, по новым, последним — миллион и более. Миллион лет рука кормила человека! Думаю, что и еще покормит.

— Слова ты говоришь красивые, но факты о другом напоминают, Василий Петрович. Рабочий класс, и верно, уже не тот, что был хотя бы четверть века назад, в войну, скажем.

— Ясное дело, не тот! А по сравнению с тем, как было во времена Демидовых, сегодня и вовсе не найдешь ничего похожего. Эко ты рассуждаешь как!

— Нет, не понял ты меня, Василий Петрович. Не тот, говорю, вот в каком смысле. Все хотят учиться и стать кто техником, кто инженером. Все рвутся только мозгой действовать. А руками-то кто же станет шевелить? Получается ведь как. Окончил малый десятилетку, куда идти? Не к станку же. В вуз, понятно. А если все в вуз попрут, кто в цехе дело станет делать? Вот я о чем.

— Не все так рассуждают! — крикнул кто-то. — В инструментальном есть немало ребят, которые пришли туда после десятилетки. Хорошие ребята,

— Не способны к учению, что ли? — поинтересовался Булатов.

— Почему не способны! Очень способны. Из интереса к рабочему труду идут на производство. Да вы проведайте их, сами поинтересуйтесь.

Так Булатов попал в инструментальный цех и так встретился с Феликсом.

Феликс хорошо знал своих молодых товарищей. Он водил Булатова от одного к другому. Одни из ребят говорили писателю, что, конечно, не на всю жизнь приковали они себя к верстаку, рано или поздно пойдут учиться, — только вот жизненного опыта поднакопят. Другие уверяли, что работа у них интересная, творческая, никакой другой им и не надо. На ней не только руками, а и мозгами шевелишь.

Наконец, устав от хождения, чтобы дать отдохнуть ногам, Булатов зашел в красный уголок. Феликс не решался оставить его одного, считая это невежливым. Они разговорились.

— Значит, и вы предпочли завод ученой карьере? — спросил Булатов.

— Так получилось, — уклончиво ответил Феликс. Он с интересом рас сматривал писателя, почти все книги которого у него были дома. — Потом, может быть, и что-то другое найду. Вы ведь тоже ушли с завода, Василий Петрович.

— Да, ушел. Но куда? На фронт. Правда, не будь войны, все равно бы писать стал. Меня эта страстишка с детства мучила.

— А вот у меня такой отчетливой страстишки пока нет. — Феликс усмехнулся. — Меня всему учили, хотели Леонардо да Винчи из меня сделать.

— Это очень спорное положение, — серьезно сказал Булатов. — Чему-нибудь одному учить человека или многому. Учить одному — получится узкий специалист, может быть, очень полезный народному хозяйству. Но за этим таится опасность, что он будет невеждой во всем остальном, и что же тогда сам-то получит от жизни? Учить многому — может человек нахвататься всего помаленьку, стать превосходным рассуждателем и никудышным делателем. Нет, надо как-то очень разумно сочетать широкое общее образование с узким специальным.

— Есть старая формула, — сказал Феликс— Многое обо всем и все об одном.

— О, вы это знаете?

— Да я много что знаю, Василий Петрович. Я же сказал, что меня всемy учили.

Смена давно закончилась, народу в красном уголке прибывало, домой нe уходили, все прислушивались к разговору писателя с инженером.

— Товарищ писатель, — сказал электрик Никитин. — Можно мне слово?

— Пожалуйста! — Булатов засмеялся. — У нас не собрание, и я не председатель. Говорите, я слушаю. Хозяева здесь вы.

— Я считаю, что Самарин поступил правильно, по-настоящему, — начал горячо Никитин. — Если у него нет призвания, страсти к науке — и нечего туда было идти, как другие делают. Он говорит, что и к технике не очень способен. Но мы видим другое. Инженер он умный, рабочего понимает, потому что и сам походил в рабочей спецовочке. И вообще голова! И еще главное что? Сумел трезво о себе рассудить. Это же ценить надо! Таких ребят много ли, которые бы, увидев, что идут не по той дорожке, взяли бы да и остановились на ней, осмотрелись и выбрали более правильную дорогу. Пока что только родители своим детям дорожки указывают. Сообразуются не с их способностями, а со своими собственными взглядами и интересами. У нас в доме тетка одна проживает, в утильпалатке сидит, пузырьки из-под лекарств скупает у населения. Так она свою девчонку просто даже палкой лупила, чтобы та после десятилетки в медицинский институт шла. «Доктором, — орет, — должна стать! Зря я тебя, такую-растакую, без отца-то до семнадцати годов растила, надрывалась!» «Мама, — отвечает дочка, — дай в швейный техникум пойду, видишь, как у меня шитье получается». «Доктором будешь, доктором!..» Приговаривает так да и лупит девчонку. Ну та и поступила в медицинский и теперь уже первый курс прошла. Вот и лечись потом у этой центрально-шпульной докторши. Будет людей гробить. А кто виноват? Вот скажите, кто тут виноват, товарищ писатель?

— Все по малости, — рассудительно сказал мастер участка Рыжи ков. — И девка сама виновата, и матка ее тоже, и школа, и…

— Бросьте, Иван Захарович! — крикнул один из молодых. — Это в старые времена мужики в деревне укокошат конокрада и давай вопить перед следователем: все, батюшка, виноватые, все руку прикладывали. А все виноваты не бывают.

— Пример не очень удачен, — сказал Булатов. — Те мужички хитрый народ были. Стараясь всех связать общей виной, они заставляли каждого подойти да хотя бы разок вдарить, чтобы ни одного среди них не было такого, который смог бы сказать потом: а я ни при чем, я рук не прикладывал.

— А я считаю, что пример как раз удачный, — подхватил Никитин. С девчонкой тоже ведь так получается. Все руку приложили. Школа? Там хоть и утверждают в общих словах, что все профессии почетны, а героями-то перед ребятишками кого выставляют? Ученых, космонавтов, артистов, изобретателей… Комсомол? Та же картина. Газеты, журналы?… Словом, одним профессиям все внимание, другим никакого. И получается, что на одну-то мать всю вину валить нельзя, несправедливо.

— Что ж, может быть, — согласился Булатов. — Логика в этом есть. Сегодня в цехе, в котором я когда-то работал, тоже шел подобный разговор. О судьбах рабочего класса. Неправильной пропагандой можно все искри вить. Предав рабочий класс забвению в литературе, в искусстве, можно добиться того, что люди начнут судить о рабочем классе неверно. Начнут теоретизировать в том смысле, что, а не исчезает ли этот класс вообще, превращаясь в класс техников и инженеров, то есть переставая быть классом. Я вам расскажу невеселую историю. Несколько лет назад я побывал в Уэльсе, в Великобритании. Ездил в угольный район, который называется Ронда Валли. Ущелье реки Ронды