Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Мы взяли извозчика и поехали к тете Нине. По счастливой случайности, там же была и моя сестра. Они обрадовались нам, мы были так счастливы собраться, наконец, все вместе.

* * *

Все шло необыкновенно хорошо. На следующий день после нашего приезда в Москву были готовы паспорта, а затем были получены визы. Вдруг стало ясно, что ГПУ не смело задержать нас, но добивалось, чтобы мы сами отказались от поездки. Последнюю попытку они предприняли, инсценировав обыск в поезде во время нашего отъезда из Перми. Но как только мы оттуда уехали, они явно пошли на попятный.

Пребывание в Москве прошло очень приятно. На второй день все мы посетили кладбище, где были похоронены моя дорогая бабушка Татищева и тетя Тун. Немало друзей пришло повидаться, узнав о нашем приезде. Все восхищались детьми и баловали их, а им очень нравилась новая обстановка. Даже тянуть цепочку в уборной было для них забавой; они перешептывались и постоянно выбегали из комнаты, чтобы дернуть ее еще раз, пока тетя Нина не положила этому конец.

Вскоре все было готово к отъезду. Ники пошел покупать билеты. Это было последнее и самое легкое из того, что оставалось сделать, — ведь заграницу разрешалось ездить очень немногим. Мы ожидали возвращения Ники с билетами, но когда я открыла ему дверь, его лицо было не улыбающимся, как все это время, а напряженным. Ему не удалось купить билеты.

— Но почему? — спросила я, чувствуя, что близка к панике.

— Не знаю, — ответил он. — То ли у них нет, то ли не хотят продать.

Внезапная мысль пришла мне в голову. «Я не поблагодарила Богородицу за наше освобождение, я не дала себе труда сделать даже малое усилие, пройти несколько шагов до церкви». Я легкомысленно думала, что сделаю это, когда приеду в Берлин.

Я никому ничего не сказала, мы провели вечер спокойно, и Ники решил назавтра предпринять новую попытку купить билеты.

На следующее утро я одела двух старших детей, и мы направились в церковь. Когда мы пришли, Святая Литургия подходила к концу и народ расходился. Я купила свечу и подошла с обоими детьми к чудотворному образу Божьей Матери Нечаянной Радости. Мы стали на колени и поцеловали икону, и я поблагодарила Богородицу за ее милосердие к нам.

Вскоре после нашего возвращения домой пришел и Ники. Я бросилась навстречу ему и спросила о билетах. Но можно было и не спрашивать — он улыбался.

Следующий день, 16 сентября, стал днем нашего отъезда. Мы решили, что нас будет провожать только моя сестра. Ика плакала и целовала нас всех. Поезд тронулся. Печаль расставания смешивалась с чувством необыкновенного облегчения и радости при мысли, что наши страдания подошли к концу.

На следующее утро мы прибыли на последнюю станцию перед границей — это был день, когда Православная Церковь празднует освобождение из плена фараонова. Все наши вещи были подвергнуты тщательному осмотру. Вероятно, они надеялись найти какие-либо украшения, золотые или серебряные вещи, но там ничего не было. То немногое, что у нас было, наши иконы и несколько брильянтов, доверенных нам немецкой гувернанткой Кати Мансуровой, были переданы в германское консульство, с тем чтобы мы могли получить их по прибытии в Берлин. Тем не менее мы провели два тревожных часа — пока досмотр не кончился. Бывали случаи, когда людей возвращали с самой границы.

Наконец, они кончили, и мы принялись заново упаковывать наши вещи. Затем мы сели в поезд, который должен был везти нас через Польшу в Берлин. Поезд медленно миновал станцию, он шел все быстрее, и вскоре мы достигли границы. Ход слегка замедлился.

Ники сказал:

— Вот красный флаг. Посмотри на него в последний раз.

Мы смотрели на него, пока он не скрылся из глаз. Потом мы перекрестились.

Глава 5

МЕДВЕДЬ НЕБЕСНАЯ

Вскоре заметил я — закутанную в фиолетовый туман, поднимавшийся главным образом в последних произведениях Вентейля…, другую фразу сонаты, находившуюся еще в таком отдалении, что я ее едва узнавал… И была она так непохожа… на те желания, какие когда-либо возбуждали во мне женщины, что она, эта фраза, сулившая мне таким мелодичным голосом счастье, поистине стоившее того, чтобы его добиться, являлась, может быть, — невидимое создание, языка которого я не знал, но прекрасно его понимал, — единственной Незнакомкой, которую мне суждено было встретить в жизни.

Марсель ПрустАлександр Солженицын. «Невидимки»[134]

Когда в 1906 году на Аптекарском острове в Петербурге намечено было революционерами взорвать дачу Столыпина и так убить его вместе с семьей (и убили три десятка посетителей и три десятка тяжело ранили, с детьми, а Столыпин остался цел), — одна из главных участниц покушения, «дама в экипаже», была 22-летняя эсерка-максималистка Наталья Сергеевна Климова, из видной рязанской семьи. Она был арестована, вместе с другими участниками покушения приговорена к казни… Сама Климова не просила помилования, это сделал за нее отец, ни много ни мало — член Государственного Совета… Император помиловал двух участвовавших женщин… Заменили им на вечную каторгу… Начало срока Климова отбывала в Новинской тюрьме в Москве, там скоро очаровала и духовно подчинила надзирательницу — и с ее помощью устроила знаменитый «побег тринадцати»… Перебралась в Японию, а оттуда поплыла в Лондон — к Савинкову, снова в Боевую Организацию (террористическую). Под Генуей на «даче амазонок» собирались бежавшие из Новинской и другие политкаторжане. Тут она вышла замуж за революционера — эмигранта Ивана Столярова, родила от него двух девочек. В 1917 он уехал вперед, в петроградское кипенье, оставив жену беременной… Третья девочка вскоре после рождения умерла от испанки, двух старших мать успела выходить, но сама умерла.

Настолько тесно сходилась тогда в Париже вся революционная Россия, что нашелся из той же Рязани, с той же улицы, из соседнего дома сын рязанского судьи Шиловский, тоже политэмигрант, меньшевик, который удочерил и воспитал девочек (старшая из них — Наташа)…

Дина Шрайбман — Николаю Татищеву

Из писем сентября — октября 1932

Наташа Столярова — моя полная противоположность. Elle est dans la vie[135], и вот почему такое стремление у Бориса к ней — символу жизни для него.

* * *

Звонила два раза, отель, как видно, пуст, нет ответа. Дорогой мой, грусть моя (что не вижу тебя сегодня) бесконечно увеличивается оттого, что я знаю, как ты меня нетерпеливо ждешь. Но что делать? Борис пришел с утра и все сидит и ужасно несчастен, снова мучает его Наташа. Просил тебе позвонить, простить, что так «отличился» сегодня, но просит не гнать. Как быть? Очень жаль его и еще больше — выдать свое стремление к тебе, что еще очень и очень опасно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});