Собрание сочинений в 10 томах. Том 4 - Генри Райдер Хаггард

— Какая ты нарядная, дочь ван Хаута! О, я знаю тебя. Твой отец играл со мной, когда я была еще ребенком, и раз, на таком же празднике, как сегодня, он поцеловал меня. Подумать только! Поцеловал меня, Марту-Кобылу! — Она захохотала хриплым смехом и продолжала:

— Да, ты тепло одета и сыта и, конечно, ждешь возлюбленного, который поцелует тебя. — При этих словах она обернулась к толпе и указала на нее жестом. — И все они тепло одеты и сыты, у всех у них есть возлюбленные и мужья, и дети, которых они целуют. Но я скажу тебе, дочь ван Хаута, я отважилась вылезти из своей норы на большом озере, чтобы предупредить всех, кто захочет слушать, что если они не прогонят проклятых испанцев, то наступит день, когда жители Лейдена будут гибнуть тысячами от голода в стенах города. Да, если не прогонят проклятого испанца и его инквизицию! Да, я знаю его! Не они ли заставили меня нести мужа на своих плечах к костру? А слышала ли ты, дочь ван Хаута, почему? Потому что все пытки, которые я перенесла, сделали мое красивое лицо похожим на лошадиную морду, и они объявили, что «лошадь создана для того, чтобы на ней ездили верхом».

В то время как бедная взволнованная женщина — одна из целого класса тех несчастных, что бродили в это печальное время по всем Нидерландам, подавленных своим горем и страданиями, не имея другой мысли, кроме мысли о мести, — говорила все это, Лизбета в ужасе пятилась от нее. Но женщина придвинулась к ней, и Лизбета увидала, что выражение ненависти и злобы вдруг сменилось на ее лице выражением ужаса, и в следующую минуту, пробормотав что-то о милостыне, которую она может прозевать, женщина повернулась и побежала прочь так скоро, как позволяли ей коньки.

Обернувшись, чтобы посмотреть, что испугало Марту, Лизбета увидела за оголенным кустом на берегу пруда, но так близко от себя, что каждое ее слово могло быть слышно, высокую женщину несимпатичной наружности, державшую в руках несколько шитых шапок, будто для продажи. Она начала медленно перебирать эти шапки и укладывать в мешок, висевший у нее за плечами. Все это время она не спускала проницательного взгляда с Лизбеты, отводя его только затем, чтобы следить за быстро удалявшейся Мартой.

— Плохие у вас знакомства, сударыня, — заговорила торговка хриплым голосом.

— Это была вовсе не моя знакомая, — отвечала Лизбета, сама удивляясь, что вступает в разговор.

— Тем лучше, хотя, по-видимому, она знает вас и знает, что вы станете слушать ее песни. Если только мои глаза не обманывают меня — а это бывает не часто, — эта женщина злодейка и колдунья, как и ее умерший муж ван Мейден, еретик, хулитель святой Церкви, изменник императору. И, насколько я знаю, она одна из тех, чьи головы оценены, и скоро денежки попадут в мешок Черной Мег.

Сказав это, черноглазая торговка медленным твердым шагом направилась к толстяку, по-видимому ожидавшему ее, и вместе с ним смешалась с толпой, где Лизбета потеряла их из виду.

Смотря им вслед, Лизбета содрогнулась. Насколько она помнила, ей никогда не приходилось встречаться с этой женщиной прежде, но она была достаточно хорошо знакома с временем, в которое жила, и сразу узнала в ней шпионку инквизиции. Подобные личности, которым платили за указание на подозрительных еретиков, постоянно смешивались с толпой и даже втирались в частные дома.

Что же касается другой женщины, прозванной Кобылой, то, без сомнения, она была из тех отверженных, проклятых Богом и людьми созданий, называемых еретиками, из тех, что говорят ужасные вещи про Церковь и ее служителей, введенные в заблуждение и подстрекаемые дьяволом в образе человеческом — неким Лютером[64]. При этой мысли Лизбета содрогнулась и перекрестилась, так как в то время она была еще ревностной католичкой. Бродяга сказала ей, что знала ее отца, следовательно, она была такого же благородного происхождения, как сама Лизбета, — и вдруг такой ужас… Молодой девушке страшно было вспомнить об этом. Но, конечно, еретики заслуживают такого отношения к себе — в этом не могло быть сомнения; ведь ее духовник сказал ей, что только таким образом их души можно вырвать из когтей дьявола.

В этой мысли было много утешительного, однако Лизбета чувствовала себя расстроенной и очень обрадовалась, увидев Дирка ван Гоорля, бежавшего ей навстречу вместе с другим молодым человеком, также ее родственником с материнской стороны, Питером ван де Верфом, которому впоследствии суждено было стяжать себе бессмертную славу. Оба поклонились, сняв шапки, причем оказалось, что ван Дирк — блондин с густыми волосами, на его спокойном лице с немного грубоватыми чертами светились голубые глаза. Лизбета, всегда несколько несдержанная, была недовольна и высказала это.

— Мне казалось, что мы договорились встретиться в три, а часы уже пробили половину четвертого, — сказала она, обращаясь к обоим молодым людям, но смотря (не особенно нежно) на ван Гоорля.

— Я не виноват, — отвечал ей Дирк медленным, тягучим говором, — у меня были дела. Я обещал дождаться, пока металл достаточно остынет, а горячей бронзе дела нет до катания на коньках и санных бегов.

— Стало быть, вы остались, чтобы дуть на нее? Прекрасно, а результат тот, что мне пришлось идти одной и выслушивать такие вещи, каких я вовсе не желала бы слышать.

— Что вы хотите сказать этим? — спросил Дирк, сразу изменяя своему хладнокровному тону.

Лизбета сообщила, что ей сказала женщина по прозвищу Кобыла, и прибавила:

— Вероятно, бедняга еретичка и заслужила то, что произошло с ней, но все же это очень грустно. Я же пришла сюда, чтобы веселиться, а не печалиться.

Молодые люди обменялись многозначительными взглядами. Заговорил же Дирк, между тем как Питер, более осторожный, молчал.

— Почему вы говорите это, кузина Лизбета? Почему вы думаете, что она заслужила все случившееся с ней? Я слыхал об этой несчастной Марте, хотя сам не видал ее. Она благородного происхождения, гораздо более знатного, чем мы трое, и была очень красива, так что ее звали Лилией Брюсселя, когда она была фроу[65] ван Мейден. Она перенесла ужасные страдания только за то, что не молится Богу так, как молитесь Ему вы.

— Вы не зябнете, стоя на одном месте? — прервал Питер ван де Верф, не дав Лизбете ответить. — Смотрите, начинается бег в санях. Кузина, дайте руку. — И, взяв девушку под руку, он побежал с ней по рву. Дирк и Грета последовали на некотором расстоянии.

— Я занял не свое место, — шепотом заговорил Питер, не останавливаясь, — но прошу вас, если вы любите его… простите, — если вы жалеете преданного родственника, то не входите с ним в рассуждения о религии здесь, в общественном месте, где даже у льда и неба есть уши. Надо быть осторожной, милая кузина! Уверяю вас, надо остерегаться.