Родник пробивает камни - Иван Лазутин

В комнату вошел Владимир.

Уж чего-чего, а встречи с Кораблиновым здесь, в квартире Светланы, он совсем не ожидал. Тем более в такие минуты, когда ему было так тяжко, что впору хоть выть на белопенные облака, невесомо плывущие в синеве над Москвой. Он даже опешил. Растерялся так, что стоял в дверях и не знал, входить в комнату или убежать… Первое, что бросилось ему в глаза, — это потеки от слез на щеках Светланы. И лицо Кораблинова — виноватое и растерянное.

Капитолина Алексеевна подошла к Владимиру и подала ему выписку из приказа. Он читал его медленно, время от времени вскидывая глаза то на Кораблинова, то на Светлану. А когда прочитал, то сделал несколько шагов к «Спидоле», стоявшей на пианино, и, как на гвоздь, наколол бумажку с приказом на антенну.

— Такси подано. Какие еще будут распоряжения? — Об этом он спросил уже с порога, обдав ненавистным взглядом Кораблинова, Светлану и тетку.

— Володя!.. Ты не смеешь так думать!.. — Светлана сделала шаг в сторону Владимира, но он резким жестом остановил ее: «Не подходи…»

— Поздравляю! Сработано чисто. Желаю удачи. Прощайте.

В коридоре, у входной двери, его настигла Светлана.

— Вернись!.. Я должна тебе все объяснить…

Владимир резко отстранил ее.

— Подло!.. Гадко!..

За ним захлопнулась дверь. Светлана вернулась в столовую. Кораблинов и тетка неловко молчали.

— Итак, мы, кажется, обо всем договорились. Моего условия вы не принимаете? А раз так…

Кораблинов стоял уже в дверях.

— Такого условия я принять не могу.

Он ушел не попрощавшись. Тетка не находила себе места.

— Нет, нет… Тебя явно нужно отвезти на Канатчикову дачу. У тебя что-то с головой.

Минут через десять, когда все уже было собрано и чемодан Светланы стоял в коридоре, снова на пороге, как гриб из земли, появился сияющий Брылев.

Сегодня у него день свободный от репетиций и от спектакля.

— Я провожу тебя, Светочка. Моя покойная бабушка говорила, что у меня легкая рука.

Что-то озорное шевельнулось в душе Светланы. Взяв у Брылева трость, она поспешно отвинтила рукоятку и вылила остаток рома в две рюмки.

Тетка сидела в кресле и со страдальческим лицом наблюдала за племянницей.

Подняв высоко рюмку, Светлана неестественно весело воскликнула:

— Французы говорят: вино налито — нужно его выпить!..

Брылев чокнулся со Светланой.

— За твою счастливую звезду, Светик!.. А я в нее верю!

Светлана поцеловала Брылева в щеку.

— За новые встречи!.. За новых людей на новых дорогах!

…Провожали Светлану тетка и Брылев. Как ни крепилась она, но в последнюю минуту прощания не сдержала слез. Свесившись из окна вагона, всеми силами стараясь улыбаться, она крикнула:

— Не поминайте лихом!

Она смеялась, а глаза плакали…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Парторг цеха токарь мощного агрегатного карусельного стана СМ-109 Сергей Бурыгин еще издали, подходя к станку Владимира Путинцева, заметил: парня скрутило так, что он не походил на себя. Бывало, Владимир шел по цеху и раздаривал встречным девчонкам свою зазывную улыбку, света и добра в которой, казалось, хватит на сто лет вперед для всех красивых и молодых женщин, с которыми его — накоротке ли, или всерьез и надолго — сведет жизнь. И вдруг — как будто выварили парня в кипятке и подрезали крылья. А тут еще, как на грех, ЧП с этим рыженьким Худяковым, о котором говорил весь цех.

Стараясь перекричать гул станка, Бурыгин рупором поднес ладони ко рту:

— В партком!.. К Таранову!..

Владимир остановил станок.

— Это по какому же поводу? Так прямо, сразу, и к Таранову?

— Начальству лучше знать, за какие поводы и поводочки положено сдирать пятую стружку, — оскалился своей хищноватой улыбкой Бурыгин. Он всегда улыбался, когда был зол или чем-то раздражен и недоволен. А однажды на цеховом партийном собрании — это было в прошлом году, — когда Бурыгин за пьянство разделывал «под орех» слесаря Савушкина и настаивал на самом строгом наказании, Владимир Путинцев даже подумал, глядя на Бурыгина: «Сложись его жизнь так, что в войну ему по приказу командиров пришлось бы расстреливать предателя Родины или ярого фашистского преступника, то Бурыгин, взводя курок и наводя пистолет на обреченную жертву, вначале расстреляет его своей улыбкой — в ней было что-то затаенно-зловещее. Тяжелая, нехорошая улыбка. От такой улыбки-оскала люди или отводят глаза, или тягостно ждут, когда она потухнет». А так, Бурыгин был человек умный, рассудительный, справедливый. За что и избрали его парторгом цеха.

— Все-таки к чему готовиться, Сергей Спиридонович, к худу или к добру?

— Если фамилия Худяков произошла от слова «худо» или от «художества», то приготовься на всякий случай и к этому.

— Я так и думал.

Владимир смахнул со станка стружки, собрал инструменты и по привычке, механически, аккуратно и не торопясь положил их на свои места. А сам думал. Отчетливо представил себе строгое лицо заместителя секретаря парткома Таранова, его тугую, борцовскую шею и крепкие руки, которые всегда что-нибудь делали: писали, разминали сигарету, зажигали спичку, перекатывали по столу ребристый цветной карандаш… Привычка.

Владимир пытался даже предугадать первую фразу, которую бросит Таранов, когда он, Владимир Путинцев, переступит порог его кабинета. «От кого, от кого, а уж от вас-то я этого не ожидал, товарищ Путинцев. Худякову еще простительно». Таранов станет подбирать резкие, обидные слова, а руки станут жадно выискивать себе какую-нибудь работу. Нет, он не будет во время всего этого разговора начальственно и гневно смотреть в глаза Владимира. Он подойдет к распахнутому окну, встанет спиной к Владимиру, а взгляд его будет бродить по территории завода, по стеклянным крышам цеховых корпусов, по пестрым цветочным клумбам. А потом скажет: «Артиста из вас не получилось. И Худяков в этом не виноват. Как всякий недалекий и завистливый по натуре человек, да к тому же с деревенской хитрецой, Худяков ничего другого, как повесить на ваш станок эту глупую вывеску, не нашел. Ну и повесил, ну и что?.. Что здесь особенного, чтобы из-за такой глупой и неостроумной выходки выкинуть такое, что теперь вашим делом по заявлению Худякова занимается милиция? Чего доброго, возьмут и влепят за хулиганство по пятнадцать суток? А ведь ваша фотография последние два года висит на доске Почета среди ударников коммунистического труда завода. Коммунист, член партбюро цеха, только что получил диплом о высшем образовании…»

По дороге в заводоуправление, где на втором этаже размещался партком, перед глазами Владимира отчетливо встала злополучная фанерная дощечка, на которой свежей, еще подтекающей голубой нитрокраской было написано: «Кина не будет!.. Ха-ха, ха-ха, ха-ха!..» С последнего «ха» стекала голубая, жирно поблескивающая полоска потека, и несколько капель краски голубели на левом борту станка. Эту вывеску Владимир увидел еще издали, когда свернул с магистральной дорожки цеха и направился к своему рабочему месту. Своей голубизной буквы хлестнули его по сердцу, опалили чем-то горячим и спазмой перехватили горло. «Кина не будет…» Да, тот, кто писал эти строки, был прав: «Кина не будет». Все на своих местах. И эти три «ха-ха» тоже были вроде бы к месту. И зачем было нужно Арсену Махарадзе и Николаю Зубареву затевать это глупейшее расследование, чтобы после дотошных расспросов двух работниц из красильного отсека цеха, где уже готовые к дальнейшей сборке роторы красили голубой нитроэмалью, наконец напасть на след Худякова? И тут перед глазами Владимира предстало перекошенное страхом рыжее веснушчатое лицо Худякова с бесцветными ресницами и пепельно-голубыми глазами, в которых метался вопль о пощаде. Но его не пощадили. Из рук Арсена Махарадзе вырваться трудно; двухпудовой гирей он легко крестится двенадцать раз. Арсен держал Худякова сзади за уши, а Зубарев, чуть не до запястья погрузив в чан с теплой эмалью руку, доделал остальное. Худякова почти умыли голубой эмалью. Попала краска и на ошметки огненно-рыжих волос. Но сделали все аккуратно — глаза пощадили. Знали, что это будет уже членовредительство, за что, чего доброго, угодишь и на скамью подсудимых. Голубые глаза Худякова на голубом фоне щек почти стали незаметными. «Все, как я понял, сработано по вашей подсказке», — скажет Таранов. Путинцев будет молчать. «Скажите честно: вы автор этого позорного сценария?» — будет наступать Таранов и только потом повернется к Владимиру и в упор посмотрит ему в глаза. На этот вопрос Владимир ответит коротко, без тени оправдания, но ответит так, что у Таранова не будет и грана сомнения в правоте и честности его слов: «Никто никому не подсказывал. Все произошло без сценария». — «Экспромтом?!» — «Да!..» — «Так кто же виноват?» — «Все трое, и в равной степени».