Мамочки мои… или Больничный Декамерон - Юлия Лешко

Папа-Леша, кажется, начал медленно закипать…

– Так. Знаете что? Обе вы хороши, – заявил он. – Вот мы сейчас с Артемом уйдем, а вы оставайтесь. И сами разбирайтесь со своим генеалогическим древом. Кто – зачинатель, кто – продолжатель.

Во второй раз вернувшийся Артем быстро сориентировался в ситуации, его обида по поводу фамилии, которую в свое время не приняла его жена, была по-прежнему свежа, и он вступил в разговор, что называется – «с места в карьер»:

– И Заяц, чтобы ты знала, Катя, это фамилия польско-литовских магнатов, владевших обширными северо-западными землями Польши со времен правления Жигимонта Августа!

Папа-Леша горделиво глянул на дочь:

– А ты говоришь!

Катя улыбнулась, как аристократка при дворе Жигимонта Августа:

– Чудно! Так может, предъявим права владения? Или немножко опоздали, века на четыре?… А, ясновельможный Заяц!?

Из дверей показалась врач приемного покоя.

– Елистратова.

Катя и Нина спросили в один голос:

– Которая? Нас двое.

Усталая врач махнула рукой:

– Обе идите.

– Вот и чудесно. Идите, девочки, – благословил папа-Леша. – Как устроитесь, звоните. Номер палаты, имя лечащего врача, что нужно, что хотите и так далее. На связи! Дай, поцелую, – поцеловал сначала дочь, потом наклонился к жене: – Ниночка…

В смотровом кабинете приемного покоя все-таки оказалось, что две Елистратовых – это многовато для одного, отдельно взятого помещения. Девушки никак не могли молчать, постоянно вступали друг с другом в им одним понятные пререкания.

– Так… Елистратова Екатерина Алексеевна. Елистратова Нина Антоновна. Родственницы? – прозвучал простой вопрос, на который можно просто ответить. Можно, но ведь не хочется – просто! Куда забавнее состроить сиротское личико и произнести кротко и трогательно:

– Да, я – падчерица…

Та, кому адресовался этот «театр одного актера», посмотрела в другую сторону и сказала вполголоса:

– И зовут меня – Золушка…

Врач, к счастью, не прислушивалась, а Катя – вполне. Она тут же обернулась к Нине с ехидной улыбочкой…

– Вещи в гардероб сдавать будете? – не вникая больше в тонкости родства двух женщин, спросила врач. Нина ответила без выкрутасов:

– Мы уже своим все отдали.

Врач показала рукой на диванчик у стены:

– Тогда ожидайте. Сейчас за вами придут…

Вера Михайловна изучала новые истории болезни и нашла две с фамилией Елистратова. Обратилась к Наташе:

– Наташа! У меня двое Елистратовых. Возьми себе одну, чтобы я не запуталась.

Наташа подошла ближе:

– Однофамилицы?

Вера посмотрела верхние строчки титульного листа:

– Судя по адресу – родственницы.

Подруга протянула ей руку помощи:

– Ну, давай.

А Вера решила украсить трудовые будни нехитрой игрой:

– В какой руке?

Наташа тоже рада была переключиться хоть на минутку:

– Давай в левой – все же ближе к сердцу…

Палата, в которую положили Нину, располагалась прямо у поста сестры. Это было удобно: сопалатницы Нины всегда были первыми в очереди померить давление, сдать кровь на анализ… Нина, стоя как раз в очереди к манометру, негромко разговаривала с мужем по телефону:

– Леша, ну как мне не принимать близко к сердцу? Помнишь басню «Волк и Ягненок»? «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!» Меня не бережет, тебя не бережет, так хоть себя бы поберегла, эгоистка…

…Катя в это время общалась с близкой подругой, и тоже посредством телефонной связи:

– Она мне на все отвечает гордым молчанием! Подумаешь, какая царица полей и огородов! Окрутила бедного папу, а теперь изображает невинность. И ну сразу – укреплять семью! Скорей рожать! А папе и так есть о ком заботиться: я, будет внук. Ну, что еще нужно человеку для счастья в пятьдесят два года? Нет! Ей же нужно его еще сильнее к себе привязать, чтобы наверняка. Господи, какая противная девица!..

…Нина старалась конструктивно донести до мужа свои заботы:

– Поговори ты с ней! Если надо – то и в сто первый раз! Ты же отец! Объясни, что к чему! Пусть поймет, наконец, что у тебя еще есть и своя жизнь. Тебе до пенсии, как до Парижа! И ты – человек, имеющий право на счастье, а не машинка для печатания денег и не волшебная палочка, чтобы все ее прихоти обслуживать.

Своя правда была и у Кати. Она и выкрикивала ее в раскаленный от эмоций телефон:

– Вот только не говори мне про безумную любовь! Да, папа красивый. Да. И это правда. Я не о нем – о ней! Она – и безумство!.. Знаешь, она кто по профессии? Полиграфист-технолог! Там безумцев не держат…

А в операционной не было места суетным переживаниям. Сегодня впервые вместе оперировали В. Н. Бобровский и А. П. Сосновский. При этом историческом для Саши Сосновского событии присутствовали анестезиолог и операционная сестра, а еще, конечно, мамочка и…

Анестезиолог, сверившись со своими «маркерами» состояния пациентки, произнес:

– Разрез…

Работали молча. Операционная сестра с автоматической точностью подавала инструменты… Если бы на месте Сашки была Наташа или Вера, Бобровский, вероятно, был бы более разговорчив. Но сегодня он молча выполнял все манипуляции, пристально при этом следя за действиями Сосновского. И был он при этом, как всегда, необыкновенно красив, несмотря на то, что оперировал, почти полностью закрытый маской, шапочкой, в перчатках. Потому что видны были только его ясные глаза и властные брови, и в глазах этих было столько умной доброты и нежности, и заботы.

… Мамочка на столе была под глубоким наркозом и для нее прошло незамеченным, как извлекли ребенка. У Бобровского всегда в такие минуты немного теснило грудь: ведь этот миг – когда дитя делает первый вдох – был венцом девяти календарных, десяти лунных месяцев, наполненных тревогой, ожиданием, душевным трудом женщины, вынашивающей дитя. Она заслуживала этой радости, этого откровения, этой улыбки Бога, обращенной к ней… Ребенок в священное мгновение появления на свет совсем не похож на прелестных карапузов с плакатов, да: роды – это кровь, слизь и слезы. Но добрые руки Бобровского всегда принимали ребенка так, как будто это был сверкающий белоснежным оперением ангел. И еще: он всегда здоровался с ним – одними губами, скрытыми под хирургической маской.

Анестезиолог негромко произнес:

– В десять ноль три извлекли ребенка…

Дитя закричало, и Бобровский, наконец, тоже подал голос:

– Все, слава богу… Богатырь-девица…

Повернулся к Сосновскому:

– Ну что, коллега, как ушивать будем? По Ревердену или Шмидену?

Сашка почтительно склонил голову:

– А вы какой шов предпочитаете, Владимир Николаевич?

Бобровский настаивал:

– На ваш выбор.

Сашка выбрал:

– Тогда «крестиком». В смысле, по Ревердену…

Нина в своей одиннадцатой палате достала из сумки ноутбук, подключила его в розетку. Обратилась к соседкам по палате:

– Девочки, не знаете, разрешают тут?

Одна из мамочек ответила:

– Да при мне никто не подключался, не знаю. А ты что, скайп хочешь установить?

– Ну да… Как-то без него непривычно, – ответила Нина.

Мамочка глянула на нее с интересом:

– А я и пользоваться им не умею.

Нина объяснила:

– У меня мама далеко, редко видимся. А по скайпу – хоть каждый день. И недорого.

Вторая мамочка вступила в разговор:

– Да, хорошая штука. Мужа контролировать удобно, наверное.

Нина улыбнулась:

– Моего не надо контролировать.

Первая, более взрослая мамочка, сказала веско:

– Всех их не вредно контролировать. Я бы своему даже чип куда-нибудь вживила, честно. Чтобы всегда знать: где, куда движется… С какой целью – уж я сама догадаюсь.

Вторая весело добавила:

– Это только собакам вживляют. У моей знакомой собака дорогая – какая-то, типа, китайская хохлатая, голенькая такая, серая и с челочкой. Кобелек. Вот ему вживили чип за ухо. А то раз – и убежали полторы штуки баксов…

Та, что постарше, засмеялась:

– Ну-ну. Вот я и говорю: имеет смысл. Особенно – если кобелек.

Усталый Владимир Николаевич сидел в своем кресле, закинув руки за голову: отдыхал. Медсестра Таня забежала в его кабинет без стука:

– Владимир Николаевич, к нам опять Иванову по «скорой» привезли. Ее Вера Михайловна уже осмотрела, мы ее в девятую палату поднимаем.

Бобровский нахмурился:

– Как Иванова? Почему Иванова? Да мы же ее только что выписали!

Таня кивнула, сделав гримаску:

– Ну, не только что. Месяц назад, мы проверили.

Владимир Николаевич потер виски руками:

– Месяц – это только что. И что на этот раз?

– Вера Михайловна поставила «хронический стресс». Уже, говорит, опять все достали.

– Нет слов. Что за семейство такое? Кто-то из родственников ее сопровождал?

– Муж привез, но он уже уехал. Потому что Вера Михайловна еще сказала: «Ага, сбежал».