Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

И вот теперь, стараясь, чтобы голос его звучал, как можно увереннее, Шарль называл имена будущих министров перед затаившим дыхание залом.

– А известно ли вам, мадам, кого прочат в коннетабли при враждебном вам дворе? – тихо спросил Жан Бретонский, пользуясь тем, что внимание всех было приковано к дофину.

– Известно. Это Карл Лотарингский.

Бретонец придвинулся ближе, и ещё больше понизил голос:

– И, как это понимать? Стратегия, или просчёт?

– О чем вы?

– Судя по слухам, вы собирались с ним породниться… Вот я и задаюсь вопросом, состоится ли ТЕПЕРЬ эта свадьба?

– Время покажет, – пожала плечами мадам Иоланда.

– Я охотно подожду, – задумчиво проговорил герцог. – Но, позвольте узнать, что нас ждёт дальше?

– О чем вы?

– О том времени, когда союз с Бургундцем себя исчерпает, и войска Монмута, с Божьей помощью, может быть, будут остановлены…

– Откуда мне знать?

Герцог опустил голову и еле слышно прошептал:

– Подозреваю, мадам, что в этом зале только вы это и знаете…

В этот момент дофин произнёс:

– …В числе своих министров хотел бы видеть и вас, мессир де Жиак. Я очень надеюсь на вашу помощь.., и сейчас, и в будущем…

Все обернулись, а сам будущий министр, на глазах, сначала глупея, а затем озаряясь пониманием, задрожал от радости так же, как совсем недавно дрожал от негодования.

– Можете располагать мной, ваше высочество! Не ручаюсь за остальных, но я вас не подведу!

Герцог Бретонский, со странным выражением на лице, поджал губы.

– Кажется, я ошибся, ваша светлость. Судя по всему, наш дофин тоже знает, что будет дальше.

Париж

«До чего же неисповедимы дела твои, Господи! И как же чудны бывают их обороты…»

Магистр искусств, лиценциат канонического права и доверенное лицо герцога Бургундского Пьер Кошон смотрел из окна Наваррского коллежа на присмиревший, затаившийся Париж и без ложной скромности перебирал в уме события последних трёх лет и трёх месяцев. Годы он плодотворно провел в Констанце, возделывая церковный собор, как пашню, а месяцы пролетели за сбором законного урожая, сыпавшегося на него с благодарных рук герцога Бургундского.

Ещё в январе 15-го года, когда стало ясно, что Констанцский собор состоится, преподобный Кошон отправился туда одним из первых, чтобы в качестве исполнителя особых поручений при его светлости герцоге Жане подготовить всё для прибытия остальной бургундской делегации. Сделал он это настолько хорошо и толково, что глава их фракции Мартин Поре как-то сразу расслабился и предоставил Кошону и дальше вести все дела. В итоге среди всеобщего подкупа и келейных соглашений, которые мгновенно разваливались, стоило кому-то другому заплатить больше, только бургундцы выделялись строгой дисциплиной и бескомпромиссностью. Они единственные отказывались ото всех подарков и даже от пышных обедов, которые, в известном смысле, тоже можно было расценить, как подкуп. Сам же Кошон, в кулуарах, охотно и дипломатично улыбался всем без разбора и явно желал всем нравиться. Но на заседаниях делался жёстким и непримиримым, озадачивая обманутых его улыбками, и заставляя думать о себе уже не так пренебрежительно, как раньше.

С пеной у рта Кошон требовал низложения троепапства и объединения церкви под рукой единого папы, имя которого он, опять же, почти единственный на всём соборе, произносил без добавлений типа: «будет лучше если…», или «возможно, мы рассмотрим…»

– Сделайте мне папу только из кардинала де Колонна! – напутствовал своих делегатов герцог Бургундский.

И Кошон всеми силами старался исполнить этот приказ, потому что прекрасно понимал – дело совсем не в единстве церкви, а в том, кто именно стянет в своих руках путы духовной и политической жизни мира. И человек случайный или предложенный кем-то другим был неприемлем по той простой причине, что во всём Констанцском соборе герцога Жана волновал только один вопрос – каким образом разрешится его тяжба по делу об «Оправдании тираноубийства». А благоприятный исход как раз и гарантировал щедро осыпанный всевозможными подношениями кардинал ди Колонна, в том случае, разумеется, если будет избран папой…

Сложное это дело корнями уходило на десять лет назад, к убийству герцога Орлеанского и к обвинениям в этом убийстве Жана Бургундского. Кошон, в ту пору ещё не состоявший на службе у герцога, был в восторге от кровавой расправы и восторга своего не стыдился и не скрывал. Искренне оправдывая убийство, он на каждом углу готов был кричать, что герцог Бургундский избавил страну от тирана, и потому охотно и горячо поддержал своего единомышленника Жана Пти, который сначала выступил с публичной оправдательной речью, а потом изложил её тезисы в трактате под названием «Оправдание тираноубийства».

Тезисов было девять и с их помощью Пти, непререкаемо логично, как ему казалось, доказывал, что «если убийство тирана есть благо, а Луи Орлеанский был именно тираном, значит, убийство его есть благо тоже». Однако, убедили тезисы далеко не всех.

В пору правления ничего не забывшего Бернара д'Арманьяк трактат этот был прилюдно сожжён в Париже государственным палачом, а сам его автор объявлен опаснейшим еретиком на веки вечные. И требовалось только подтверждение высшего духовенства, чтобы окончательно узаконить этот приговор и, как следствие, довести дело до конца и осудить герцога Бургундского, как убийцу, невзирая на то, тирана он убил или просто королевского брата.

Именно с требованием «узаконить» и прибыла на Констанцский собор делегация «арманьяков» во главе с Жаном де Герсоном, когда-то так неудачно требовавшим возмездия для Бургундского коротышки. Вот уж кого Кошон терпеть не мог ещё со времён университетской юности! Всегда высокомерный, упрямый, как осадный таран, невыносимо логичный, он и здесь, на соборе, выставил против девяти тезисов Жана Пти свои двадцать один, заставив бургундскую делегацию заметно напрячься. На защиту Пти, сменяя друг друга, поднимались то сам Кошон, то его друг, тоже со времен учебы в университете, Николя Бопер и даже Мартин Поре. Все они прекрасно понимали, что на карту поставлена не столько судьба красноречивого еретика, сколько политическая значимость, а то и жизнь, их герцога. А без него… Что уж тут говорить! Без герцога Бургундского летели под откос все их блистательные карьеры и, самое главное, незамутнённая никакими разочарованиями, мечта Кошона о епископском сане.

Впрочем, зря они волновались. Победу в споре принесла, как всегда, не логика, а выплаченная нужным людям сумма.

«Кардиналам Орсини и Панчера по полторы тысячи экю золотом, кардиналу Дзабарелла – сто двенадцать франков, уплаченных за посуду и прочие вещи из золота и серебра.., – холодно подсчитывал в уме Кошон, получавший по два франка в день. – А ещё по мелочи изделий из золота и серебра, да бочонки боннского вина для заседателей пожиже…» Он вздохнул и усмехнулся. «Во всём этом утешать может только то, что невинность сегодня снова в цене».

Само собой, вынесенный вердикт заставил делегацию «арманьяков», слишком надеявшихся на здравый смысл и логику, в бешенстве удалиться. Все обвинения в ереси с Жана Пти были сняты и, соответственно, герцог Бургундский полностью оправдан при активной поддержке набиравшего обороты Одоне ди Колонна. В шаге от папской тиары этот отпрыск древнейшего римского рода зрением, особо обострившимся, зорко всех высматривал и запоминал. И, естественно, о мало кому известном французском прелате мнение составил самое благожелательное.

– Эта свинья далеко пойдёт, – сплюнул Герсон, покидая зал заседаний после оглашения вердикта по делу Пти.

Говоря «свинья» он явно намекал на французское звучание имени Кошон. Но, оглянувшийся на это замечание епископ Винчестерский, тонко улыбнулся и, являя прекрасное знание пикардийского и нормандского наречий, в которых «кошон» трактовалось, как «оборот», сказал его преподобию:

– Полагаю, «оборот» сегодняшнего дела изменит вашу жизнь к лучшему, господин Кошон?

Ответом ему был дружественный взгляд, полный благодарности.

Трудно сказать, кто из них кого рассмотрел первым – английский ли епископ или французский «оборотистый» прелат, но несомненно, что обоих прибили друг к другу расчёт и дальновидность. Кошон не скрывал своего желания сойтись поближе с приехавшим недавно в качестве наблюдателя от лица английского короля герцогом Бофором, а епископ Винчестерский не прочь был оказать эту услугу доверенному лицу перспективного Жана Бургундского. Обоюдная выгода была очевидна, и подкреплена несколькими приватными, но пышными обедами, до которых епископ был охоч, как любое духовное лицо, и которые Кошон устроил с присущим ему старанием.