Оборотень - Людмила Сурская

— С чего по бане деревенской соскучился?

Серж пряча улыбку отвернулся.

— Дорога замотала, пыль.

— Идём вдвоём с банщиками или ты сладко хочешь? — подмигнул брат.

— Надо же придумал — сладко!? Но так и есть с Татьяной. А ты поговори с Софи и через день тронемся в путь. Остановитесь у нас.

Владимир хлопнул ладонью о коленку.

— У вас не получится. Тесть будет против. Не хотелось бы обижать.

Серж не возражал.

— Пусть будет дом Софьи.

— Ладно, идите и с лёгким паром вас!

Улёгшись на широкой лавке, в плавающем паре бани, она, сладко потягиваясь, лепетала:

— Наши славянки романтичны и настоящие гурманы. Перед тем как отправиться на свидание, принимали ванны на травах: с мятой — для приятного холодка кожи, с можжевельником — для чувствительности.

— А шиповник вот для чего замочен? — плескал он на неё пахучими каплями.

— Какой ты не догадливый, Серж. Естественно, для терпкого аромата. А соком ландыша натирали щёки.

— Вот тебе раз. Зачем?

— Для страстного румянца.

— Придётся всыпать тебе веничком берёзовым. — Погрозил он, передав ей веник, — а ну поколоти меня. Да сильнее. Он старался не смотреть на её расслабленное от пара и источающее аромат трав тело. Усыпанное каплями словно жемчугом, оно тянуло его как магнитом… Из бани он нёс её на руках, целуя в разрумяненный нос и щёки.

Таня, распустив для просушки волосы, сидела около открытого окна. Прохладный пахнущий травами и лесом воздух наполнял комнаты. За расплывающимся в ночи очертанием сада полыхнул край неба, всходила луна.

— Ой, показалось, будто небо подожгли. — Взялась за сердце она. — А это всего лишь луна.

— Что тебя там так напугало? — заглянул он через её плечо. — И отошла бы ты от окна, свежо.

— Хочу, чтоб обдуло ветерком волосы. Не желаю с мокрыми ложиться спать. Посмотри на небо. Правда, как на картине?

— Действительно. Так тебя это заворожило? Отчего же ты, радость моя, во время ночёвки в лесу закрыла быстренько глаза?

— Страх хозяйничал. Вас подбила на такую романтику, а сама дрожала, как листочек на холодном ветру.

— Даже со мной?

— За тебя, любовь моя, в первую очередь. Но, согревшись в твоих объятиях, успокоившись, уснула. Серж, ты обговорил тот вопрос с графом, из-за которого приехали?

— Ты о чём? — прикинулся он. — Поговорим о другом.

— Пусть так. У них такая чудная малютка, толстенькая и смешная.

Серж поморщился, о детях говорить он ещё меньше хотел, нежели про пакет. Но ей ровно, без раздражения, сказал:

— Дети все милы. Но, уволь сударыня, нам это без надобности. Давай лучше про луну.

— А что про неё говорить. Бродит себе по небу, да за всеми подсматривает, всё вынюхивает. Жандарм земли. Одна польза освещает путь добрым людям, но и ворогам помогать не считает для себя зазорным. Равнодушная она. Хоть убийце светлый бочок подставляет, хоть доброму путнику. — Покосясь на смеющего мужа докончила она. — Вот ты смеёшься, а это так.

— Так, так, — прижал он её к себе, горячо целуя. — Объявим ей бойкот и не будем больше смотреть на неё одноглазую.

— Ты такой горячий, да неужели ж, баня тебя не остудила?

— Первый раз слышу, чтоб баня студнем была, — хохотал он, унося её на кровать. — Хватит твоим волосам просушки. Остальное на подушке разложим, досохнут, куда им деваться. В бане любил за дорогу, сейчас — так захотелось.

В венецианском зеркале отражались языки пламени на лике Богородицы. В углу на божнице, горели тонкие свечи, прилепленные к иконам. По комнате плавал, как не скажет княжна, от нахальной, одноглазой луны, мягкий рассеянный свет. Серж спал, а Таня высвободившись из его объятий и упав на колени просила заступницу пожалеть её и помочь… Ночь, отпев деревенским петухом закатилась за горизонт, но утро порадовав румяной зарёй ушло выталкиваемое днём. Софи не будила гостей, и они вышли к столу только к обеду. Таня, сразу к неудовольствию барона, занялась маленькой дочкой хозяев. День прошёл в разговорах и гулянии по парку. Ещё одна спокойная ночь на постели и опять на подогнанных к крыльцу каретах в путь, теперь уж домой. Тане путешествие порядком надоело. Она даже дала себе зарок без особой надобности не двигаться хотя бы год в дорогу. А для Софьи, это было первый выезд с усадьбы после того, как они с графом здесь, в глуши, нашли покой своим истерзанным душам. Всё в их жизни наладилось, шло ровно и спокойно, и она сейчас не только волновалась, но и беспокоилась за дальнейшую судьбу. "Как оно будет там, в свете?" Владимир сразу уловил это её напряжение, но успокаивать и переубеждать не стал. Будет выглядеть глупо и неправдоподобно. Она умная женщина и сразу поймёт фальшь. Лучше всё оставить как есть и не давать ей повода для переживаний, тогда она наверняка, быстрее, успокоиться.

Глава 39.

Выехали рано утром. На полдороги остановились опять в том же постоялом дворе, что и в день, когда Серж умыкнул у князя Николая Антоновича дочь. Нужно было дать возможность отдохнуть лошадям, женщинам и успокоить зашедшегося в крике ребёнка. Ему надоела карета, хотелось простора. На постоялом дворе, как всегда к вечеру было людно. Весело звенела наковальня. Пару человек в засаленных стоящих стоймя фартуках, голых по пояс, стучали молотками. Рядом бегал мальчишка подмастерье, ловя каждый взгляд мастеров. Куются гвозди и скобы. У мехов танцуют, нагнетая воздух ещё пара рабочих. Таня засмотрелась и чуть приотстала. Серж, в недовольстве сведя брови, подтолкнул её к крыльцу.

Владимир сразу заметил своих бывших друзей шумно пировавших и уже похоже давненько за столом, но, не останавливаясь, прошёл под руку с женой, бережно держа на локте ребёнка по скрипучим ступеням лестницы наверх в номера. Их, кажется, не заметили. В пылу пирушки, не обратив на вновь прибывших никакого внимания. Но когда граф с Сержем спустились вниз через полчаса, чтоб заказать ужин, то без скандала не обошлось.

— Граф, вы нас уже не замечаете? — развёл руками, приглашая обняться, Гучинский.

Владимир по опыту знал, что этот его дружеский выпад не сулит им ничего хорошего. К его удивлению он почти не изменился. Разве что располнел чуть-чуть, но выражение собственной значимости осталось. И лицо красноватый цвет сохранило. Опять же, между бровями застыла, вероятно, навеки глубокая вертикальная складка, что выражала в его исполнении нетерпение к иным и неудовлетворение собственной жизнью.

— Неужели то страшилище на котором ты Вольдемар женился и теперь мучаешься, стоит тех денег, что тебе за неё отвалили. — Съехидничал, пьяно икая, другой.

На него сыпались колючие вопросы и ехидные смешки, а он совсем никак на них не реагировал, равнодушно пробираясь к свободному столику. Совершенно спокойно посмотрев на хохочущих друзей, как на нечто неприятное или пустое, прошёл за Сержем следом. "Неужели же он так изменился, что считает тот разговор и людей не достойными своего внимания?" — оглядывался на него через плечо Сергей. Барон, немного занервничавший при таком обстреле, успокоился и даже отодвинув стул, собрался сесть. Но вскрикнула не в силах сдержать свои эмоции Софи, неожиданно спустившаяся за ними и слышавшая такие мерзкие в свой адрес речи. Теперь разговор пошёл совершенно другой. Замешана женщина. Владимир, метнувшийся к жене, подхватил умывающуюся слезами женщину на руки. Серж, схватив наглеца за рукав, развернул его и двинул кулаком в лицо захлёбывающемуся смехом офицеру. Из разбитой губы хлынула кровь. Никто и охнуть не успел. Роняя стулья, компания враз оказалась на ногах. Хоть и пошатываясь, хватаясь за грудки и руки, всё-таки ещё соображая, пытались не дать достать собутыльнику оружие и сейчас же расправиться с обидчиком.