Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка - Гэри Дженнингс

— Обрати внимание, — сказал я, — что некоторые имена напоминают визиготские или гепидские. Уффо, например, явно гепидское, а Хунуил Неподвластный Колдовству — визиготское. Другие имена, очевидно, принадлежат остроготским королям — скажем, Амал Счастливый и Острогота Неутомимый. Но четко определить происхождение многих других я не могу. Я также не установил, когда именно благородный род Амалов разделился на ветви, что положило начало твоему роду и роду Страбона, а также, между прочим, и роду властной и зубастой королевы Гизо, сына которой мы держим сейчас в заложниках.

Теодорих ответил:

— Я могу понять, в чем тут загвоздка. Ведь о тех древних временах не сохранилось совсем никаких письменных свидетельств.

— Верно, — кивнул я. — И вот мы наконец добрались до короля Эрманариха, которого сравнивают с Александром Великим. Если он действительно совершил самоубийство, увидев, что ему не победить гуннов, то это было примерно в триста семьдесят пятом году от Рождества Христова.

Теодорих удивился:

— Неужели его сравнивали с самим Александром?

— Он вполне мог быть великим, — заметил я, — и прожил очень долгую жизнь, как мне рассказывали. Но он никак не мог быть королем, который поселил готов в устье Данувия. По крайней мере, еще за столетие до его правления готы наводили ужас на побережье Черного моря. Они перевозили по морю киммерийцев — народ, который теперь называют аланами, — помогая им в грабительских набегах. Кроме того, эти готы-пираты обращались к каждому городу с удивительно лаконичным предложением: «Дань или война».

— Здорово придумано! — в восхищении воскликнул Теодорих. — На любом языке легко понять и невозможно перевести неправильно. Хотелось бы при случае воспользоваться этим самому. Спасибо, Торн, что рассказал мне.

— Рад, что узнал об этом, — сказал я. — В любом случае, что касается истории… вскоре после короля Эрманариха мы добрались и до твоего великого прадеда Вендарекса Победителя Венедов. Начиная с этого времени можно проследить порядок наследования. После него правил твой дед Вандаларий Победитель Вандалов. Затем твои отец и дядя. — Я снова начал перебирать записи. — Ну, как только у меня появится время, я разберу и рассортирую все, что собрал. Я изо всех сил постараюсь сделать из всего этого связную историю и тщательно отследить твою родословную с древнейших времен и вплоть до твоей новорожденной дочери Тиудигото. Она ведь тоже из готов.

— Едва ли ее можно назвать новорожденной, — сказал Теодорих, усмехаясь. — Она уже умеет неплохо ходить и говорить. Да, моя дочь — истинная готка.

— Так или иначе, мне придется как следует постараться. Тебе ведь необходима родословная, которая даст возможность заключить брачные союзы с самыми известными королевскими домами. Я могу составить stemma[49] так, что ты и твои дочери будете прямыми потомками самого Эрманариха, которого приравнивали к Александру Великому.

— Ну что ж, это откроет весьма широкие перспективы, — с одобрением заметил Теодорих. Затем, с непривычной для него серьезностью, он добавил: — Я и сам, прежде чем умереть, надеюсь удостоиться какого-нибудь почетного прозвища. Мне не нравится чувствовать себя всего лишь осколком некогда весьма достойного уважения рода. Только тот, кто сам ничего не совершил, станет хвастаться своими предками.

Я ответил, тоже серьезно, словно предвидел уже тогда:

— Ты добьешься того, что тебя станут почитать наравне с Эрманарихом. К тому времени в загробном мире он, без сомнения, будет хвастаться тем, что среди его потомков есть великий Теодорих.

— Guth wiljis, habái ita swe, — сказал король, удостоив меня благосклонной улыбкой. — На все воля Божья, да будет так.

На этом ужин закончился, и я снова отправился к себе в поместье, где должен был дожидаться, когда Теодорих призовет нас с Фридо на переговоры со Страбоном. Я мог бы остаться во дворце, но мне хотелось спать под крышей собственного дома, и вот почему. С той самой ночи, когда я ускользнул от walis-karja, оставив у них своего любовника-маннамави, я все размышлял об одной вещи. Смогу ли я после Тора и Геновефы найти удовлетворение в объятиях простой женщины или обычного мужчины? Признаюсь, в первую же ночь после возвращения домой я получил по крайней мере частичный ответ на этот вопрос, и помогла мне в этом одна из моих рабынь.

Узнав, что за время моего долгого отсутствия светловолосая свевская девушка Рената вышла замуж за одного из моих молодых рабов, я великодушно воздержался от того, чтобы предъявить на нее права собственника. Я воспользовался темноволосой аланкой Нарань, чей муж-мельник всегда был рад уступить ее своему fráuja. К немалому своему облегчению (спасибо доброй Нарань), я убедился, что на самом деле вовсе не обязательно испытывать за одну ночь и в одной постели все разнообразие объятий и совокуплений. Я вновь наслаждался и открывал для себя, что, даже несмотря на ограниченное, в силу ее физиологии, количество способов, которыми женщина может доставить наслаждение и получить его сама, эти способы удивительно разнообразны и приятны. На следующую ночь — когда в качестве Веледы я привел в свой дом в Новы привлекательного юношу, странствующего торговца, которого встретил на рынке, — я с радостью снова открыл для себя многочисленные наслаждения, которые способен доставить мужчина-любовник.

Пять или шесть дней спустя, облаченный в доспехи и полностью вооруженный, я сидел на своем Велоксе неподалеку от Мления под названием Ромула и смотрел на противоположный берег узкой мелкой речушки. Рядом, безоружный и без доспехов, сидел на своем гнедом мерине принц Фридо. Чуть позади нас ожидала значительная часть армии Теодориха. На некотором расстоянии, на противоположном берегу реки, тоже в ожидании застыло войско Страбона. Их внимание, как и наше, привлекал маленький пустынный островок на середине реки, где (это было условие Страбона) и предполагалось провести переговоры. Там находилось восемь человек, хотя было видно лишь семерых.

С нашей стороны реку вброд перешли король Теодорих и сайон Соа, а с противоположной приехал король Фева в сопровождении четырех слуг, которые доставили в занавешенных носилках то, что осталось от Страбона. Было понятно, почему человек-свинья настоял на том, чтобы встреча состоялась на острове, — таким образом он оказывался на значительном расстоянии как от своих, так и от наших людей. Не мог же Страбон в самом деле позволить, чтобы увидели что-нибудь, кроме его головы, которую он высовывал между занавесками носилок. Едва ли эта поза приличествовала военачальнику.