Пути-дороги (Солдаты - 2) - Михаил Алексеев

-- Слово для информации предоставляется парторгу роты старшему сержанту Шахаеву, -- торжественно объявил Пинчук, которого почему-то почти на всех партийных собраниях избирали председателем. Сейчас он не удержался, чтобы но взглянуть своими добрыми глазами на вконец растерявшегося Семена.

Шахаев поднялся с камня, не спеша расстегнул свою знаменитую полевую сумку, и Ванин даже не заметил, как в руках парторга оказался столь знакомый лихому разведчику лист: когда-то чуть не целую ночь просидел над этим листом Семен.

-- В нашу партийную организацию поступило заявление от младшего сержанта Ванина с просьбой принять его кандидатом в члены партии.

Парторг прочел заявление, анкету, рекомендации: две -- от коммунистов (Шахаева и Забарова) и одну -- от комсомольской организации.

-- Может, послухаем Ванина, товарищи? Хай расскажет свою автобиографию.

-- Мы, собственно, Ванина и так хорошо знаем. Не первый год служим вместе. -- Аким снял очки и вновь принялся протирать их. -- По-моему, не следует заслушивать.

Однако любивший во всем порядок Пинчук запротестовал:

-- В таком диле, товарищ Ерофеенко, торопиться нельзя. Мы не в бою зараз. Трэба все як следует обмозговать, обсудить, а потом уж и решать. Хай Сенька... простите, хай товарищ Ванин расскажет нам свою биографию. Послухаем, товарищи? Добра. Слово предоставляется командиру отделения разведчиков гвардии младшему сержанту Ванину. Прошу, товарищ Ванин! -Пинчук сел на камень.

Семен встал, оглянулся вокруг, с минуту помучил в руках выгоревшую пилотку, потом положил ее рядом с собой на камень.

-- Давай, Семен, рассказывай! -- ободрил Пинчук, не выдержав до конца взятого им самим официального тона. -- Мы слухаем тебя. Давай. Тут усе свои.

-- Родился я... значит, -- Ванин прокашлялся, но голос его не стал от этого громче, -- родился, значит, в городе Саратове, в семье рабочего-судостроителя, в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Окончил семилетку, потом пошел работать на шарикоподшипниковый. Началась война -добровольцем уехал на фронт. Стал разведчиком.

Ванин замолчал.

-- Все?

-- Все.

-- Дуже мало, -- разочарованно пробормотал Пинчук и нахмурился. -- Яки вопросы будут к Ванину? -- И, не дожидаясь, когда слово возьмут другие, сам строго спросил: -- Почему прямо из семилетки на завод пошел? Отчего не вчився бильш?

-- Да по дурости. Учиться надоело -- захотелось скорее работать... Старшего брата, Леньку, в армию призвали... А потом -- мать. Тяжело ей стало с тремя -- у меня ведь два младших братишки... Пошел работать -- все помощь маме... -- Голос Ванина оборвался: разведчики с удивлением глянули на его как-то вдруг обрезавшееся лицо, на вздрагивающие побелевшие губы. Таким они видели Ванина впервые, словно он взял да и показал им сразу все то, что так долго скрывал за постоянным балагурством: большое, доброе и нежное человеческое сердце.

Петр Тарасович собирался было задать Ванину еще несколько вопросов насчет того, нет ли кого из родственников Семена, лишенных права голоса, уехавших за границу; не подвергался ли он, Ванин, на своем заводе административным и профсоюзным взысканиям, не имел ли отклонения от генеральной линии партии и так далее, то есть все те вопросы, которые требовалось, как думал Пинчук, задавать в подобных случаях для полного порядка. Однако Петр Тарасович сразу же забыл о своем намерении и только спросил, тихо и отечески ласково:

-- А що ж, Семен, батька твий не робив, чи що?

-- Нет у нас батьки. Вообще-то он есть... только...

-- Бросив?

-- Бросил... Связался с какой-то и уехал. Куда -- не знаем. В Астрахань будто... В общем, бывает...

-- Бывает, -- подтвердил Пинчук глухо и заторопился: -- Яки ще будут вопросы? Нэмае бильш вопросов? Сидай, Семен. Кто желает слово?

-- Да что тут говорить? Не знаем, что ли, мы Ванина!.. Вот хоть один факт взять: при каких обстоятельствах он был ранен? Я думаю -- и напоминать не надо, все и так помним. -- Камушкин даже покраснел от возбуждения. -Давайте голосовать!

Ванин потупился и развел руками:

-- Ну, это тут при чем? Стоял ближе всех, вот и... шагнул к товарищу лейтенанту. Другой бы стоял, другой так жe...

-- Прав Камушкин, -- сказал Пинчук. -- Що тут много балакать? Приступим к голосованию. Кто за тэ, щоб принять Ванина кандидатом в члены нашей партии, прошу поднять руки. Голосують только члены партии, -- не удержался Тарасович, покосившись на Акима, который все еще был кандидатом.

Семен не видел, как поднялись руки, как просияли лица его товарищей; они вдруг все зашумели, окружили его, сгрудились плотнее, не дождавшись даже, когда председательствующий Пинчук громоподобно объявит: "Принят единогласно!", -- ничего не слышал разведчик, кроме гулко и тревожно бьющегося в груди сердца.

-- Ну, Семен, поздравляю! -- над Ваниным склонилось лицо Акима, и было это лицо такое хорошее, такое славное, что Ванин порывисто обвил руками худую шею товарища и долго не отпускал Акима от себя. Большая, грубая и теплая рука тряхнула Семена за плечо, глухой голос вспугнул на мгновение застывшую тишину:

-- Поздравляю, Ванин!

-- Спасибо, товарищ лейтенант!.. Спасибо, товарищи!

Шахаев стоял в сторонке и улыбался. Седой, коренастый, узкоглазый, он был бесконечно родным для Ванина. Откуда-то появились и беспартийные разведчики, -- должно быть, поднялись на башню, чтобы поздравить его, Ванина. Зачем-то присел рядом громадный и неуклюжий Пилюгин.

-- Ты что... Никита?

-- Вот... пришел поздравить...

-- Спасибо, спасибо, Никита!.. Только -- знаешь что?.. Виноват я перед тобой. -- Ванин говорил быстро и сбивчиво. -- Ругал тебя часто, подсмеивался... Такой уж характер, знаешь, дурацкий. Не могу без этого... самого, без шуток... Но ругань и смех -- это еще полбеды, Никита. Всех ругают и над всеми смеются, когда есть за что. А вот не верил я в тебя -это плохо... Шахаеву да лейтенанту говори спасибо: они поумнее меня оказались...

-- Да брось ты, Семен, с кем греха не бывает!

Но Ванин перебил сердито:

-- Нет, Пилюгин, меня нечего оправдывать! Не нужны мне сейчас адвокаты, да и никогда я в них не нуждался. Нужно, сам оправдаюсь... Говорю, виноват перед тобой -- значит, виноват. -- Ванин замолчал, торопливо развертывая кисет. -- Давай закурим вот.

Пилюгин крепко сжал плечо Семена.

-- Ты мне тоже немало помог. И твоя ругань на пользу пошла, ведь совсем слепым я был, как кутенок...

-- Что-то жарко... -- Ванин расстегнул ворот гимнастерки. -- Вот хорошо! Гляди, Никита, какое облако!.. Будто живое, глянь! Ползет, как белая медведица, осторожно, мягко... Аким! -- позвал он друга.-- Погляди, ведь здорово, а? Ну, глянь же!..

4

Утреннюю тишину, лениво и блаженно дремавшую в прохладе синих лесов и гор, вспугнул мощный артиллерийский залп. Он ударил внезапно, бодро, молодо, как первый весенний гром; потом отдельные залпы слились в единый, оглушающий, приподнимающий, освежающий гул. Из-за леса, точно стаи гигантских птиц, потревоженных этим гулом, появились самолеты-штурмовики, и в воздухе стало шумно, тесно, оживленно.