Кровь охотника - Дмитрий Силлов

Есть у меня такая особенность — предчувствие не предчувствие, как хочешь его назови, но если лезет мне в голову всякая чушь, то жди крупных неприятностей либо большой беды. Но сознание, не желающее прерывать сладкую негу, в полудреме нашептывало: «Успокойся. Все нормально. Ты обнимаешь ее, она — тебя, вокруг охрана, мины, пулеметы. Кто может помешать вам? Спи, отсыпайся, ведь ты смертельно устал. И она тоже. Дай ей отдохнуть, не мучай своими ничем не обоснованными предчувствиями…»

Ну я и заснул. Правда, перед тем как отрубиться напрочь, успел удивиться почти озвученным мыслям в своей голове, словно какая-то невидимая птица Феникс из старого черно-белого фильма напевала мне их, чтобы потом… что потом?., не помню… не знаю…

… Мне приснилось, что я вышел из усадьбы и иду мимо спящей охраны, мимо замерших в боевой стойке пулеметов, прохожу через раскрытые, никем не охраняемые ворота и углубляюсь в лес. Темный, жуткий… живой.

Ко мне тянутся тяжелые, черные ветви, похожие на когтистые лапы исполинов, чьи тела тонут в темно-ба- гровом мареве. Я уже видел его однажды… Синяя мгла? Нет, скорее, кровавая. В которую я погружаюсь, продолжая против своей воли идти вперед.

Ноги не слушаются меня, но я иду, повинуясь зовущему голосу птицы из страшной сказки, которую я слышал в далеком детстве и давным-давно забыл. Сквозь клубы багрового тумана я уже вижу ее черные крылья, закрывающие полнеба. И человеческое лицо… Смутно знакомое… Его я тоже видел… Точно видел…

Но кровавая мгла застилает мне взгляд — и я слышу, как из ее глубины раздается тихий, издевательский смех. Моя собственная кровь застывает в жилах, и смертельный холод начинает сжимать сердце ноющей болью… от которой у меня по щеке катится непроизвольно выбежавшая горячая слеза. Возможно, первая в моей сознательной жизни…

Внезапно я понял, что страшный туман рассеивается, и что его кровавые разводы — это лишь огненная корона солнечного диска, поднимающегося над лесом. Первые лучи солнца, проникнув в раскрытое окно и запутавшись в моих ресницах, породили этот утренний кошмар…

Я провел ладонью по щеке. Странно. Я никогда не плакал, даже в детстве, но моя суточная щетина была влажной, словно прокатившаяся по ней слеза была вовсе не порождением ночного кошмара. И почему сердце продолжает сжимать непонятная тревога?…

Маргарита!

Я рывком сел на постели. Может, она уже в столовой? Или пошла во двор прогуляться и осмотреться, пока дом не наполнился ежедневной суетой?

Мысли бестолково сновали в голове, как погорельцы при пожаре, а где-то внутри росло понимание — нет ее. Ни в столовой, ни во дворе, ни на всей территории лесной «нычки» Вельского, затерянной в глуши подмосковного леса. И в то время, когда моя человеческая часть сознания пыталась отыскать причину, шестое чувство, подаренное мне моей новой сущностью, безошибочно подсказывало, что произошло ночью пока я спал, убаюканный сладким голосом нелюдя, которому не страшны пулеметы с комбинированными пулями и мины из стали, серебра и железного дерева. Сильного нелюдя, что умеет адресно усыплять свои жертвы на расстоянии, а также генерировать древний Зов Крови, за несколько километров гипнотизируя свой корм и заставляя выполнять простейшие команды. Например, выйти из дома, взять ключи у спящего охранника, открыть ворота, пройти по дороге, а потом свернуть в лес…

Я чувствовал след Зова, тончайшее эхо которого протянулось по комнате, словно нить мифической Ариадны. И я чувствовал запах Маргариты, как волк чует след своей волчицы. Да, сейчас я был вампиром, чувствующим остаточные вибрации воздуха, взбешенным волком, у которого украли его самку… и лишь в малой степени человеком. Когда-то военным, который умеет одеваться по тревоге за сорок пять секунд, на рефлексах — и то лишь потому, что человеку как-то не с руки бросаться в бой без одежды и оружия…

Я бежал к воротам, раздувая ноздри, словно гончая, взявшая след, и фиксируя боковым зрением безвольно развалившиеся на траве человеческие тела. Спят. Так же, как я недавно, убаюканный беззвучной песней хищника, притаившегося в лесу. Но их нельзя винить, они люди, изначально слабые перед сильными мира сего. А мне нет прощения. Стоило становиться нечеловеком для того, чтобы не уберечь единственное существо, впервые в жизни доверившееся мне… Супермен грёбаный!

Выбежав за территорию, я круто свернул в лес, подавляя острое желание переломить колени назад, встать на четвереньки и помчаться по следу на четырех лапах. Десны тоже ныли, грозя разродиться недетскими клыками, но искорка человеческого сознания еще тлела внутри меня, упрямо твердя, что автомат может оказаться эффективнее клыков, а ноги и руки, привычные к рукопашке, полезнее лап, которыми ранее пользоваться не доводилось.

Лапы громадных елей то и дело норовили хлестнуть меня по лицу, будто кошмарный сон и не думал кончаться. Но я с неожиданной для себя ловкостью уворачивался от игл, сучьев и узловатых корней, словно норовивших схватить меня за ноги. Можно было подумать, что я с детства только тем и занимался, что носился по густолесью, и теперь тело само знает, куда можно ступать, а куда не стоит. Как по надоевшей до чертиков полосе препятствий в свое время — вроде бы и опасно местами, но, когда все знаешь заранее, можно и не думать, тело само все сделает как надо…

Неожиданно лес расступился, словно нехотя уступая моему упрямству и открывая сокровенное.

Передо мной лежала поляна, почти идеально круглая, как будто кто специально выкорчевал вековые деревья, а после заровнял место и выжег землю, чтоб трава не росла. Возможно, так оно и было когда-то. Кто знает, сколько древних капищ проплешинами зияет в русских лесах. И почему их за столько времени не поглотила чаща — неведомо. Может, предки секрет какой знали, ныне забытый, но не растут в таких местах деревья и кусты. Лишь невысокая трава порой пробивается на них несмело, словно старые боги милостиво дозволяют лесу украсить зеленым ворсом свою исконную территорию.

Старый хозяин этого места был зол и любил кровь, желательно человечью. И вытекло ее здесь столько, что еще не одна сотня лет потребуется, чтобы хоть одна травинка выжила на отравленной почве. Все это я чуял остро, будто лесная поляна сама только что рассказала мне свою историю, пряча больные глаза за сморщенными веками.

А еще я чуял, что фигура человека в спецназовском камуфляже, прислонившаяся к дереву на другой стороне поляны, есть лишь оболочка. За которой скрывается концентрированная смерть, как за «рубашкой» «эфки» с выдернутой чекой.

На голове человека была надета «омоновка», оставляющая открытыми лишь глаза. Понятно, что этот тип ждал именно меня и скрывать лицо нужды не было, но, видать, в свое время он пересмотрел немало боевиков, заработав тем самым побочный эффект в виде любви к драматическим моментам.