Сеть - Александр Тюрин

— Вы действительно всеведущи, Тимофей Николаевич? — с легкой непочтительностью в голосе спросил Серегин.

— Более да, чем нет. Мирок у меня маленький, все в нем повторяется, все по кругам своим движется, а сам я наблюдательный. Давно стал замечать, что за чем следует. И у теплой зимы своя примета, и у холодной, и у поры дождей. И с преломлением лучей в атмосфере давно разобрался. Напугал я твою кодлу покойниками на небе?

— Пугать вы умеете, — с профессиональным одобрением отозвался Серегин.

— Постарались артисты моего дворцового театра, а уж остальное воображение дорисовало.

— Постойте, Тимофей Николаевич. Больно гладко у вас получается. Да как же вы мысли сокровенные узнаете, слова заставляете забывать напрочь и вспоминать вмиг, как людям внушаете, куда им идти жить, что делать?

— Ах да, чуть не забыл, — самодержец жеманно махнул рукой. — Кто здесь на моей Земле обитается — это немножко продолжение меня самого. И как мне не знать, что думаю я сам и чем я собираюсь заняться. Или просто никаких особых неведомых мыслей в краю моем возникнуть не может. А теперь завязываем с дискуссией. Почему бы нам, Серегин, не предаться веселью, раз уж ты навестил меня.

Потом были дегустации двадцати сортов браги и самодеятельность гарема, причем в одной из активисток Серегин узнал обиженную его плетью ведьму.

— Ты, наверное, думаешь, что штат гарема слишком раздут. Но ведь и таким образом я приобщаюсь к народу. А народ приобщается ко мне вне зависимости от положения и достатка, — объяснял просвещенный монарх, — знаешь, сколько у меня родственников и свойственников по всей Земле?..

Ночное сборище закончилось тем, что Тимофей Николаевич прокричал: «здесь четвертому Риму быти» — и покатился со стула на пол, как мячик. Жены, препираясь между собой, куда его положить, взяли царственную особу на руки и понесли в спальню.

11

Празднество оборвалось так внезапно, что Государь не успел отдать никаких указаний, а для начальника караула время обхода еще не подошло. Серегин остался один. Он вышел на середину палаты, зажмурился и стал внушать себе: «Я — капля грязи. Грязи ничего не надо, грязь всем довольна…» Внушение оказалось удачным, к тому же и место это походило на Пуп Земли. Вначале Серегину послышался переливчатый женский смех и нетвердый мужской голос: «Рыбоньки, ай, скользкие, ай, не поймать». Потом до него стали доходить напряжения, наэлектризовалась кожа, вытянулись, как стальные прутья, усы. Набежали тысячи ручейков и потоков. Звуки, слова, слоги, шумы сердец, крови, желудков, хрящей, мышц затопили его буйной прибойной волной. Но только вспомнил, что он всего лишь скромная капля грязи, и стал различать стальной звон, исходивший от воинов, и стон изнеможения от поселенцев, и тележный скрип от купцов, и утробное рычание от палачей-лекарей, и таблицу умножения и деления жизни от долдонов-учителей. Вся Земля уместилась в четыре угла палаты и стала домашней утварью, которую можно и переставлять, и чинить, и надраивать, и ломать.

Серегин принялся искать тех, кто был надобен, но они сами нашли его. Атаман дернулся, будто вилка во время искрящегося застолья впилась ему в бок.

Десятки крохотных существ, не то букашки, не то человечки, зарябили перед глазами, суча палочками ручек и ножек. «Здорово, орлы», — на уровне мысли крикнул Серегин. «Здрав», — тявкнули человечки, построились и затопали вокруг, пронзительно вереща: «Дорогая жена, я калека и вернуться домой не могу, в битве бенц оторвали фашисты, но зато отомстил я врагу». По таким напевам любой отличал Стражей Царской Спины из казармы на Лысом холме.

«Мне ли не знать этих стриженых отроков и мужей, — подольстился Серегин от имени Государя. — Не обучены они изящному словоблудию и изысканному благонравию, не привечают изнеженных недорослей, любят подразнить дурней, не чужды они хмелю и соленым солдатским шуткам. Все это так. Но смолкни наговаривающий язык. Разве не они подхватят зашатавшуюся и занемогшую Державу, которая для них будто бы дитя в начальную пору».

Человечки сокрушительно рыкнули: «Уряя-яя» и Серегин обратился непосредственно к ним.

«Снова настал вам черед заступиться за добрых людей, стеною встать на пути вероломного булата. Ослепленные злоумием обидчики несутся по Ямскому тракту уже на Царское наше Село. Нигде доселе не встречали они отпора и вытворяли, что хотели, с Землею нашей, как не с шибко ломающейся девкой. Уж не пора ли им отведать вашего железного объятия, где порок задохнется, обессилев. Не настал ли час, когда наглость и алчность будут покараны, а добродетель восторжествует? Овраг Кабацкий Предел — урочище весьма годное для засады. Возьмите пива, воблы и схоронитесь там, с веселием поджидая супостата».

— Как смеешь торчать здесь! — гаркнули Серегину в среднее ухо, и поручик, страшно оскорбленный попранием режима, вытолкал атамана во двор.

Семенова сморило неподалеку от караульной будки, и Защитники Царя баловались с ночной скуки тем, что зажимали ему то одну, то другую ноздрю, добиваясь наиболее приятных рулад. «Расстрелять холуя за беспечность, что ли?» — прикинул Серегин. Однако по окрику Семенов вскочил резво, словно суслик, а не детина, расшвырял зазевавшихся Защитников по двору, после чего был прощен. За воротами атаман сказал верному приспешнику:

— Теперь наши дорожки расходятся. Ты поезжай к казарме царской стражи на Лысый холм. Ближе к рассвету поднимешь их воплем: «Полундра! Мятежники прут по Ямскому тракту». А ротмистру передашь приказ царя: «Залечь в овраге и ждать неприятеля». Письмо царское покажешь на нужной строчке. Вот так покажешь… Если получится, то убедись, что они клюнули, и возвращайся в ставку. Если схватят — молчи, как будто без языка.

— Есть вырвать язык, если поймают, — пообещал Семенов и уточнил: — А материться можно?

— Можно, но вдвое меньше, чем царские слуги — мы же прогрессивнее.

Семенов тыкнул, и дробь копыт утонула в ночной тишине. И Серегин на своем Маршале Буденном двинулся в обратный путь.

12

В полшестого утра господин атаман прокрался в свою комнату, в шесть, проделав несколько асан для бодрости, относительно свежий самозванец открыл заседание игрушечного штаба. Серегин уже разложил нарисованную по-детски карту и начал объяснять диспозицию:

— Вот мы, а вот неприятель…

— А вот и предатель, — встрял есаул Шальнов, показывая на него пальцем.

Серегин налил себе чаю из запыхтевшего самовара и громко подул.

— А в глаз, гражданин Шальнов? За бескультурье.