Духовенство в Древней Вселенской Церкви - А. П. Лебедев

Для характеристики нравственного состояния духовенства первой половины V века имеют большую цену письма св. Исидора Пелусиота, этого подвижника, родом из Александрии, проводившего подвижническую жизнь близ небольшого египетского города Пелузии. Его письма в ярких и живых чертах изображают жизнь духовенства небольшой и малоизвестной Пелузийской церкви. Рядом со светлыми чертами в нравственном положении духовенства этой церкви он указывает и в высшей степени мрачные черты. Несмотря на то, что письма св. Исидора касаются небольшой, малоизвестной провинциальной церкви, сведения, сообщаемые ими, повторяем, очень важны. Потому что, если духовенство ничтожного городка и то было весьма низко в нравственном отношении, то без сомнения еще хуже было оно в больших городах: известно, что порча нравов бывает всегда значительнее в столицах и в больших городах, чем в селах и городках. По изображению св. Исидора, как пелузийский епископ, так и подведомственные ему пресвитеры были одинаково порочны. Епископа Пелузийского Исидор упрекает в том, что «он предается похоти, гневу, непозволенной любви и готов делать все, только бы проводить жизнь вопреки божественному закону». Этого же епископа Исидор укоряет за то, что он, «захватив епископское достоинство, церковные должности раздает своей родне, что он незаконно распоряжается церковным имуществом, присваивает себе достояние бедных, вводит в клир скопцов, людей женоподобных».[778] Пресвитеры церкви Пелузийской много превосходили епископа своим неблагоповедением. Они составили компанию, целью которой было превесело и порочно проводить жизнь. Во главе этой компании стоял пресвитер Зосима, коновод других пресвитеров. Св. Исидор часто и в особенно ярких чертах описывает дурную жизнь этого Зосимы. Он проводил время в пьянстве, так что, пьянствуя, по словам Исидора, терял ум.Несмотря на свое невежество, он был отъявленным гордецом. Он ходил, подняв [779]высоко брови, надменно загибал голову, ступал на носок — по замечанию Исидора.[780] Исидор приписывает ему и его товарищам даже противоестественные пороки. По словам Исидора, компания пресвитеров, под руководством Зосимы «извратила не только божественные, но и естественные законы, ибо предаваясь бесчинству, вопреки законного естества, они неистовствовали друг на друга».[781] При одном случае Исидор сразу приписывает все пороки Зосиме, называет его «хранилищем порока, сокровищницею бесстыдства»; «ибо, — замечает Исидор, — иные жестоки, но целомудренны, корыстолюбивы, но скромны, распутны, но кротки, а ты, Зосима, преуспеваешь во всем».[782] Легко примиряясь со своей собственной порочностью, Зосима сквозь пальцы смотрел на грехи пасомых и за подарок в несколько рыбин снимал епитимью с тяжкого грешника.[783] Из числа лиц пресвитерского сана, проводивших жизнь подобно Зосиме, особенно выделяется Мартиниан. Он, по словам Исидора, обвинялся в волшебстве, в срамных и гнусных грехах; специальностью его была спекуляция. Он скупал хлеб, когда он был дешев, и продавал его втридорога во время недостатка его на рынке.[784] Все эти пелузийские порочные клирики, по словам Исидора, не только не скрывали своих пороков, но дошли до такого бесстыдства, что даже хвалились ими, как добродетелями.[785] Порочные пресвитеры сделались притчею во языцех, возбуждали смех в целой Пелузии[786]. Это у одних. А другие считали их бичом страны. Некоторые, по словам Исидора, не верили, что, например, Зосима — человек, а утверждали, что он скорее какой-нибудь зверь, или человекоубийственный демон.[787] Против Зосимы и его сотоварищей сочинялись сатиры, в которых описывались всевозможные их пороки, а сами эти лица предавались глумлению.[788]Некоторые из верующих, наиболее знавших о порочности Зосимы, не могли даже принимать из его рук евхаристических даров, находили, что такой священник скорее осквернит, чем освятит.[789]

Таким образом, мы видим, что не только духовенство значительнейших городов, где больше доходов и больше соблазнов, но и духовенство городов бедных, захолустных в первой половине V века одинаково не представляло из себя образца нравственности. Мы умышленно привели больше примеров, чем сколько нужно было, и старались брать свидетельства от самых авторитетных писателей и документов, чтобы не могло быть никакой ошибки касательно действительно невысокого уровня пастырской нравственности указанного времени.

Для большей ясности в понимании тех примеров, какие приведены нами раньше, надлежит еще заметить следующее: клирики жили или одиночками, а таких было большинство, или же они жили коммунарно, общежительно: пресвитеры, дьяконы и прочий клир данной церкви, особенно немноголюдной, жили вместе; нередко и сам епископ жил с ними же. Что некоторые священники и другие клирики иногда жили одиночками, это и доказывать нет надобности. Что же касается коммунарной жизни духовенства, в конвиктах, то не мешает привести несколько примеров, так как самый факт совокупной жизни духовенства мало известен в науке. В одном каноническом послании (прав. 89) Василий Великий говорил, что в его округе, во многих местах, пресвитеры, дьяконы и другие клирики, из которых потом выбирались кандидаты на священство, жили вместе, так что священники и дьяконы могли хорошо знать жизнь кандидатов на священство и рекомендовать их епископу. У церковного историка V века Созомена есть указание на одну египетскую церковь (Ринокурурскую), где, по его словам, тамошние клирики имели все общее — и жилище, и стол (VI, 31). На то же указывают сообщенные уже нами сведения о клире в Иппоне, при Августине,[790] и в Пелузии, при св. Исидоре Пелусиоте. Само собой понятно, что в общежитии жили только клирики неженатые, а так как подобные общежития встречались нередко в церкви того времени, то ясно, что холостых клириков тогда было довольно много. Жили ли клирики одиночками или общежитиями — в том и другом случае в их среде находили себе место разного рода пороки, но состав пороков был у них неодинаков. Одиночки заводили себе так называемых «возлюбленных сестер», почти на положении конкубин, тогда как в общежитии поступать так было неудобно; те же одиночки-клирики делались корыстолюбивы, ведь нужно было кормить, одевать и холить их «возлюбленных сестер»; у них, одиночек, развивались мирские интересы, неодобрительное пристрастие к хозяйству, купле, продаже и т. д. Напротив, другого рода нравственные недостатки развивались в среде клириков-коммунаров. Так как им невозможно было иметь ни жены, ни конкубины (точнее, субинтродукты), то среди них появлялись противоестественные грехи, как это было, например, в Пелузии. Клирики-общежительники, конечно, не имели у себя особенно хорошего стола, поэтому они охотно, всей толпой, бегали по именинным, праздничным и похоронным обедам (в чем упрекали некоторых клириков Григорий Богослов и Златоуст). Живя вместе, а иногда под непосредственным главенством епископа, они — коммунары — делались горды, высокомерны, ведь они представляли из себя почтенную, сплоченную силу. Они могли быть прочной опорой для деятельности епископа, но и могли сделаться бичом для него: клевета, доносы, лжесвидетельства — все было в их руках.[791] Это была как бы лейб-гвардия, которая могла и стоять за епископа, и бунтовать против епископа.

Из представленных нами прежде образцов нравственного состояния духовенства IV и V века видно, что эта сторона жизни духовенства представляла мало отрадного. Нравственный уровень был невысок и даже определенно низок. Отчего же зависело вообще такое явление? Где причины его? Первой и главнейшей причиной было то, на что мы намекали прежде — то, что духовное звание сделалось выгодной профессией, а не служением по глубокому нравственному убеждению. Кто смотрел на духовное звание как на выгодную профессию, тот, конечно, прежде всего думал о том, как бы извлечь побольше выгод из него, а наблюдать за тем, чтобы собственная жизнь его соответствовала идеалу, считал излишним. Отсюда нравственные послабления для себя и своей жизни, послабления, которым можно было полагать какие-либо пределы, а можно и не полагать. Мысль, что в изучаемое время пастырство сделалось профессией, хорошо уясняется Григорием Богословом; он же указывает те следствия, какие неминуемо вытекали отсюда для нравственного положения пастыря церкви. Григорий замечает, что в его время на пастырство многие смотрели, как на своего рода ремесло. Он говорит: «Мне стыдно за тех, кто будучи ничем не лучше других, если не хуже, с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святое дело, и прежде нежели сделались достойны приступить к священству, врываются в святилище, почитая свой сан не образцом добродетели, асредством к пропитанию». О таких, по Григорию, можно говорить, вот «и Саул во пророцех».[792] Эти лица, разумеется, нисколько не давали себе отчета, что такое священство, и в простоте души думали, по свидетельству Григория, что управлять человеческими душами — то же, что пасти стадо овец или быков. Они, главным образом, думали о том, как бы повеселее проводить время, будучи священниками. В этом случае, по словам Григория, они ничем не отличались от действительных пастухов. Как пастух думал о том, как бы отыскать развесистый дуб, под тенью которого удобно было бы расположиться, о том, чтобы полежать на мягкой мураве, у прозрачного ключа воды, под ветерком устроить себе временное ложе, иногда со стаканом в руке пропеть любовную песнь и заколоть себе овцу, какая пожирнее, — в том же роде были, по уверению Григория Богослова, и думы пастыря духовного.[793] Пастуху овец или быков доставляла своего рода удовольствие его профессия; такого же рода искал удовольствий и пастырь, исполняя свое дело.