Волчья шкура - Ганс Леберт

— Вляпался! Вляпался! — ликовали дамы.

Они слышали его вопли. И слышали бульканье.

— Да, вот теперь он вляпался! — сказал Укрутник.

Он поднял крышку и карманным фонариком посветил в глубину. Из пузырящейся жижи торчала голова, а рядом плавала охотничья шляпа.

Хауер и Хакль вернулись от своих клозетно-переговорных труб.

— Лестницу сюда, — прошипел помощник лесничего Штраус.

Франц Цопф и Эрнст Хинтерейнер притащили лестницу. Обе дамы зажали носы.

В этот момент открылось окно и в нем (вместо луны) показался пивной бог Франц Биндер.

— В чем дело? — спросил он. — Что там внизу случилось?

— В сточную яму забрался взломщик! — крикнул Штраус.

Пивной бог в окне раздулся как индюк.

— Что-о-о?

— Фотограф в яме! — крикнула Герта.

— О господи боже мой, черт подери!

Слышно было, как он босиком зашлепал по комнате.

При свете фонаря лестницу спустили в люк.

— Лезь! — гаркнул Укрутник. — Поднимайся, да поживей!

А кельнерша Розль (появившись в другом окне):

— Чего там случилось? Чего вы орете?

В яме что-то заплескалось. Малетта пытался подтянуться на лестнице. Однако тяжесть мокрой одежды тащила его назад, и жижа вновь сомкнулась над его головой.

— Кто там в яме? — спросил Франц Биндер, выйдя во двор в ночной рубашке.

Обе дамы скрючились от хохота.

— Они кого-то туда загнали! — крикнула Розль.

А внизу булькал Малетта. Сорвавшись несколько раз, он наконец все же поднялся по лестнице.

— Что вы делали в выгребной яме? — спросил Франц Биндер.

— Ворюга он, — пояснили дамы и отошли подальше.

— Хотел через люк пробраться в дом! — злобились мужчины.

— Надо же, — сказал Франц Биндер. — Ну и дела!

Малетта скорчился, как от смеха. С его одежды стекала грязная жижа. Он наклонился, застонал, в горле у него заклокотало, и его вырвало прямо под ноги стоявшим вокруг.

А Укрутник:

— Ах ты мразь! У него уж горлом пошло! — И сзади толкнул Малетту в крестец, так что тот ткнулся носом в землю.

Громовый хохот!

— Жандармов сюда! — завизжала Розль. — Жандармов!

А Укрутник:

— Заткнись, истеричка! Что, мы сами с этим вонючкой не справимся, что ли?

Он дал Малетте второго пинка. Покуда Франц Биндер смотрел на все это в полной растерянности, одни из парией открывал ворота, а дамы спешили отойти подальше, несчастный встал на четвереньки и, подгоняемый ударами сапог, пополз к подворотне, распространяя вокруг себя зловоние. Полумертвый, он добрался до улицы, хотел было встать, но снова упал и, едва за ним закрылись ворота, скатился в затопленный грязью кювет.

И тут это случилось.

Тот самый возчик, что обнаружил убитого Айстраха, но еще никогда не видел привидений, известный своим односельчанам как человек солидный и надежный, к тому же в силу лошадиной своей натуры, можно сказать, слившийся воедино со своими лошадьми, примерно в это время (может, немного навеселе, потому что час был поздний, но в здравом уме и полной памяти) возвращался со своей упряжкой из Плеши в Тиши.

Видел он едва ли на пять шагов вперед (тут есть над чем призадуматься), ибо луна уже совсем ушла в тень. Фонарь, болтавшийся между колес, освещал топавшие по снежному месиву копыта лошадей. Эти копыта да грязный снег под ними — вот, собственно, и все, что возчик мог разглядеть. Впрочем, по этой дороге, знакомой ему и его лошадям вдоль и поперек, он мог бы проехать даже с закрытыми глазами.

Наконец он добирается до первого деревенского двора. Он ничего не видит, только слышит эхо конских копыт, что отскакивает от стен справа и слева, когда он весело и беспечно въезжает в деревню. В этот момент, еще довольно далеко от «Грозди» (следует учесть и это обстоятельство), он слышит, но сперва не обращает внимания — в деревне завыли псы, и вдруг что-то в этом вое поражает его, вой явно передается от собаки к собаке, от двора к двору и вдоль дороги как бы движется прямо на него.

В следующее мгновение случается беда. Только он успел подумать: что это с ними? Странно как воют! И вдруг совсем близко ощущает темную массу, словно ночь внезапно сгустилась перед ним. Он хочет схватить поводья, но поздно: мягкий удар о повозку, фонарь гаснет, лошади, заржав от ужаса, встают на дыбы, гривы развеваются, их, можно сказать, подымает над дорогой, они шарахаются в сторону (грязь брызжет дождем), и, когда — тоже сначала взметнувшись вверх — поперек дороги опрокидывается повозка, поклажа валится в кювет, сломанная оглобля со звоном влетает в темное окно, возчик, подгоняемый какой-то силой — то были не кулаки, не дурачества односельчан, нет, именно сила, как он сам потом говорил, — с едва ли не предсмертным воплем «и-и-и-и-и и-и!» летит сквозь черноту ночи и, все время слыша ржание лошадей, стукается своею, слава тебе господи, довольно крепкой башкой о придорожное дерево да так и остается без сознания лежать под ним.

11

И тут пришло отвращение, пресыщенность всем, что творится вокруг, страстное желание не видеть этого своими глазами, стремление вырваться отсюда.

Собачий лай огласил округу, лошадиное ржание огласило округу. Треск сломавшейся оглобли, звон разбитого стекла, потом быстро удаляющиеся шаги. В этом переполохе ночь раскололась надвое. Утро принесло успокоение (так нам казалось); недвижно дремало оно под небом цвета шифера, под сплошным покровом облаков, что изредка подрагивали, как звериная шкура. Земля, темная и мокрая, лежала под этой шкурой (изредка трепетавшей, как лошадиные бока), земля, вновь окрашенная в тленные краски осени, но перерытая, пропитанная влагой и почернелая от ночного потопа. Ни ветерка! В самом деле! Пока ничто еще не шелохнется! Ветер притаился за Кабаньими горами. Белой ватой валил дым из печных труб, сползал с крыш и застилал деревню.

В разодранной ночи, при лунном затмении, люди повыскакивали из домов. Затащили возчика в подворотню, вызвали «скорую помощь» и поймали умчавшихся лошадей. Дознаться, что послужило причиной аварии, было бы проще простого (оглобля раскололась надвое посередине, и ночь раскололась надвое посередине!), но возчик лежал в больнице в окружном городе, и снять с него допрос пока еще было невозможно. Оставались только следы на дороге да лошади, которые говорить не умеют. Старик Клейнерт завел их в конюшню и спросил:

— Эй вы! Что это вам в голову ударило?

Оба жеребца подняли хвосты и уронили свои яблоки — оба разом, как по команде, это и был их ответ! Следы на дороге давали приблизительно такие же показания, то есть говорили о том, что так и осталось темным для нас, а немного позднее по следам проехал грузовик и стер их с лица земли на вечные времена.

В тени, отбрасываемой этими событиями, под сумрачно унылым пологом тумана мы узнали — позднее, чем могли бы узнать, — о ночной попытке ограбления «Грозди», что поначалу нас скорее возмутило, чем позабавило.

— Ну вот, — говорили мы, — опять эти чужаки горожане поработали.

Но когда мы узнали подробности, узнали, что Малетта едва не потонул в выгребной яме, радость перевесила наше возмущение; вскоре мы уже хохотали что было мочи, и хохот наш был как удар волны в приливе отвращения, клокотавшем у нас в горле.

В кювете все еще оставалась вмятина.

Скототорговец господин Укрутник сводил нас туда и объяснил:

— Вот тут он свалился, — показал Укрутник, — да так и остался лежать — ни дать ни взять жаба.

В грязи мы увидели ясный отпечаток человеческого тела, а некоторым показалось, что они видят ещу и отпечаток лица. Но этим все и ограничилось. Самого Малетту мы не видели. Да и ночью никто не видел его лежащим в канаве.

Мы отправились к старикам Зуппанам.

— Вернулся фотограф домой? — спросили мы.

Старик утвердительно кивнул.

— А как же! Весь дом провонял насквозь, от погреба до чердака.

И верно! Запах в доме стоял, как на свежеудобренном поле.

— Не знаю, что и делать, — сказал старик, — он когда наверх подымался, всю лестницу нам изгадил.

Фрейлейн Якоби слышала, как он вернулся домой среди ночи, в тот самый момент, когда она, измученная прогулкой, залезла в холодную постель и с головой укрылась одеялом.

Утром она встала не как обычно, а медленно, с трудом, точно свинцом налитая. Она говорит, что не занималась гимнастикой, не свистела и даже охоты хорошенько умыться у нее не было. Потом, причесывая перед зеркалом свои золотистые «боевые кудри» (возле загороженной двери) и, возможно, с неудовольствием взирая на свое отражение, она вдруг почувствовала вонь. И подумала: что ж, вполне естественно! Такой гнусный тип и пахнет гнусно! Наскоро намазав хлеб маслом, она поспешила в школу.

Об одном только учительница умолчала: когда она откусила кусочек хлеба, ей вдруг показалось, что он отдает нечистотами. Она бросается к умывальнику и выплевывает его в таз, затем наполняет стакан водой и полощет рот.