Мир в пузыре. Том I: Иллюзия реальности - Геннадий Источник

я говорил, согласование реальности, что касается реальности этого стула. Однако у другого человека, имеющего иной взгляд, иное восприятие, на этот стул может быть иная реакция, отличная от нашего соглашения. Он, допустим, видит это не как предмет мебели, на котором можно сидеть, а обращает внимание на то, из какого дерева он исполнен. Как сделан, чем скреплен, в конце концов, видит его дизайн. И к какому периоду, возможно году, соответствует его стилизация — внешний вид. Возраст, цвет, запах материала. Надежен ли он, в конце концов. Или этот человек вообще не любит сидеть на стульях, а сидит на полу — и стул ему безразличен. Быть может, для него это антикварная вещь или сувенир, напоминающий ему о каких-то событиях прошлого. Возможно, он когда-то упал с такого стула. Предположим, что одна из ножек подкосилась и, допустим это произошло, он сломал себе руку. И впредь все стулья у него вызывают зуд на месте старого перелома.

— Интересно, — выдохнул врач и что-то отметил у себя на бумаге. — Ваш ход мыслей, просто поражает. Будто Вы проводите мне психоанализ, а не я.

— Что до Вас, доктор, то в Вашем обществе Вы не хотите выходить за рамки собственной реальности. Иначе Вы будете не таким, как все, и это Вас пугает. И напугает их. Под халатом Вы носите костюм и галстук-удавку. Потому, как это принято обществом. Но Вы боитесь делать то, что не принято обществом. И этот страх не дает Вам воспринимать действительность в том виде и объеме, в каком она есть на самом деле.

— Интересно Вы рассуждаете, — произнес Этьен, вновь делая пометки на листке бумаги.

Глава 14. Дьявол кроется в деталях, а Бог в мелочах (часть 3)

— Теперь я понимаю, почему я стал психологом, — подумал Лесневский. — Это призвание. Папины гены. Зачем он пошел в Интерпол работать?

— Вы ведь хотели узнать, что произошло со мной. Что? Где? Когда? И, конечно же, почему?

— Расскажите, — не отрываясь от записи, сказал врач.

— Я Вам расскажу.

— Я слушаю.

— Попросите!

— А Вы расскажете? — приподнимая голову, вопросительно взглянул доктор.

Мэтью задумчиво смотрел Этьену в ответ.

— Да! — на выдохе, выдержав не большую паузу, ответил пациент.

— Расскажите. Пожалуйста. Это волшебное слово? Да, волшебное!

Пациент, молча смотря на доктора, пожал плечами.

— Вы все пишите и пишите, — выдохнул Перек. — Мой Бог. Вы меня считаете психом! И это всего лишь из-за некоторых моих неординарных повадок и иного хода мышления! До того, как это произошло в девяносто девятом году, я имел иной ход мысли. Я был почти, каким же, как и Вы док! Эти стены сделали меня мудрее! Вернее книги, книги в этих стенах.

Врач опустил голову и вновь сделал заметку.

— Священнослужителя Джордано Бруно лишили сана, его отлучили от церкви. Его придали суду не только за утверждение, что Земля круглая, но и потому, что он видел мир под другим углом. И после шести лет заточения в Римской тюрьме его сожгли на костре, объявив нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком.

— Мэтью, Вы считаете себя Джордано Бруно?

— Нет, но параллель в этом есть. Тогда Римская империя, а сейчас Корпорация имели одну и ту же цель. Порабощение мира и управление им.

— Суд поста…

— ЧЕРТ! — Мэтью перебил врача. — Хватит черкать на клочке бумаги. Камера же записывает нас.

— Хорошо! — Этьен приподнял голову. — Я делаю заметки для того, чтобы вновь вернуться к ним через некоторое время. Чтоб разрешить все вопросы, возникающие в процессе нашего с Вами разговора, я фиксирую их на бумаге. Я не хочу Вас обрывать, я даю Вам возможность высказаться и только после задам свои вопросы. Не буду же я сейчас отматывать то, что мы записываем на эту пленку, — указывая карандашом в сторону камеры. — На это вообще времени нет. Вы не единственный мой пациент. Но я хочу помочь Вам.

— Вы рассуждаете именно так, как требует общество Вашей сфере деятельности в Вашей должности. Вы хотите быть таким же, как все. Быть не таким, как все, Вас пугает.

— Так! — выдохнул врач. — Вернемся к нашему с Вами разговору, — собирая бумаги, он беглым взглядом пробежался по ним. — Так вот, — поправляя очки. — Суд…

— И плевал я на ваши суды. ПЛЕВАЛ Я! — вновь поднимая тон, произнес Мэтью. — И на их законы, что стоят за канонами. Вы хоть представляете себе, что такое смерть и жизнь? Хоть раз выходили за пределы своих возможностей, за границы оболочки Вашего общества? УВЕРЕН, ЧТО НЕТ! — надрывая голос, сквозь оскал, говорил бородач.

— Я не могу ответить на этот вопрос. И Вы можете умерить свой пыл?

— Ладно. Простите. Вы же ничего не знаете.

— Но я готов познать. Расскажите, — откладывая лист бумаги в сторону, врач приготовился слушать.

— Ну, что же, — на выдохе. — Хорошо.

Владислав продолжал наблюдать за происходящим на полотне, забыв обо всем на свете. Жадно улавливая каждый кадр, каждый звук, он так давно не видел отца. Лесневского переполняла радость и в то же время, он сопереживал отцу, не зная концовки фильма…

— Нас с детства пугают монстрами и чудовищами, однако мы знаем, что монстров и чудовищ не существует, и что это люди их выдумали, — продолжал Мэтью. — Но так ли это? Мы ошибаемся! Они существуют! Но не в таких формах, в каких мы обычно привыкли воспринимать эту действительность. Они ведут людей на ужасные поступки, манипулируя ими, превращая в чудовищ этого мира. Становясь маньяками и психопатами, тиранами и убийцами, ворами и обманщиками — люди становятся подобными им, они становятся болезнью этого мира. Опухолью. Раком!

Врач внимательно слушал, откинувшись на спинку стула.

— Нечто образовало через взрыв мир, а может и несколько, как и пространств. Весь наш разговор я вел к этой теме. Миры „Бардо“. Наверно, у Вас будет вопрос?

— Да, да, — оторвавшись от спинки, врач что-то пометил на бумаге. — А что это такое, что это за Бордовые миры?

— Я так и думал, Вы исказите название.