Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас

Мы, конечно, могли обойтись и одним судном, лодки тут достаточно просторны, чтобы вместить нас четверых с вещами, но мы с Максом сочли, что лодка на каждую пару смотрится круче, шикарней и, кстати, больше соответствует характеру исследовательских задач; так что новые Нинья и Пинта, как некогда, дружно рассекали волны: мы решили провести эту экспедицию под знаком науки и натуралистов далекого прошлого. Макс решил мне подыграть и захватил великолепный складной мольберт из лакированного дерева, и радостно сообщил нам, что тот побывал с Делакруа в Алжире, этот мольберт видел алжирских женщин! Еще он захватил свою коробку акварели; я искренне надеялся, что приключения все же дадут ему время для зарисовок с натуры, какие оставляли все исследователи.

Главной неожиданностью этого уик-энда, помимо болотных чудес и наслаждения дикой природой совершенно в духе Руссо, стала Линн. Мало того что у нее оказался золотой характер, всегда отличное настроение и необыкновенная энергия, так она еще (вот так сюрприз!) знала Болото как свои пять пальцев: в юности она несколько лет подряд работала лодочницей на прогулочном судне, то есть возила сотни туристов по рукавам[34] и протокам и рассказывала им о ясенях, стрекозах, выдрах и т. д., и т. д., о повседневной жизни Болота, стоя на лодке и управляясь длинным каштановым шестом, который называется «пигулья»; для нашей экспедиции она захватила оба варианта — и пигулью, и багор, прибыв на место встречи; мы с удивлением увидели, что она стоит на корме плоскодонки[35] и ловко ведет свое судно, погружая орудие в тину, как и положено по традиции: именно так люди вели лодки по болотам в течение многих поколений. Макс полулежа устроился на передней банке и уже начал рисовать, — он явно не собирался грести, только в крайнем случае, если выйдет из строя его любимый мотор; но, судя по атлетической фигуре «мотора», которому очень шла косынка, элегантно повязанная на голове в духе израильской рекламы 1950-х годов, поломка могла случиться нескоро.

Итак, мы отправились в путь. Забавно проплывать деревни и видеть дома с тылу, и открывать для себя целую жизнь, невидимую с уличной стороны: какие-то огороды, штабеля дров, сараи, качели… все это тянется вдоль берега. Что за спокойствие, что за чудная неспешность! Я выключил болотную попсу, решил поберечь батарейки динамика для привала, а пока насладиться тишиной. Мы болтали, Люси рассказывала мне что-то про флору; «Еще несколько лет назад все было затянуто слоем ряски, — говорила она. — Плывешь и вспарываешь ее носом лодки, как будто скользишь по зеленому полу. Теперь ряска полностью исчезла». Повышение температуры, усиление фильтрации за счет новых водозаборных станций, изменение растительного мира — все это нарушило хрупкий баланс. Сегодня трудно себе представить, что эти бесчисленные каналы (по словам Линн, тысячи километров) когда-то были сплошь покрыты зеленью, словно ковер для насекомых. Макс лежал, закинув руки за голову, и о чем-то мечтал; очень быстро мы покинули главное русло Севра и углубились в изгибы малых протоков. Я, как мог, прослеживал путь по своей карте, но дело было нелегкое; мы плыли под ясенями и тополями, их свежие, ярко-зеленые листья дробили солнечные лучи; временами прореха в зелени выплескивала на мутную воду целые потоки ослепительного света. От красоты вокруг я ощущал какой-то невероятный восторг. Я не сдержался и завопил «И-я-ху-у!!!», как опереточный ковбой. Было приятно, в тени немного прохладно, но гребля согревала. Макс сидел лицом к носу лодки и рисовал Линн, которая размеренно погружала шест в тину, опиралась на него, толкая лодку вперед, и потом вытаскивала шест ловко и споро. «Что-то я растеряла былую сноровку», — сказала она.

Разумеется, за все утро то ли из-за шума, который мы производили, то ли из-за чего другого, но никаких диких животных мы не видели — несколько птиц улетело при нашем приближении, среди них были довольно крупные, но мы (по крайней мере, я) не сумели их опознать. Наблюдение за птицами — штука сложная; видишь вроде бы цаплю, но ей же не скажешь: постой, вроде-бы-цапля, не улетай, пока я не найду тебя в орнитологическом справочнике, — всем известно, что нет ничего пугливей (и проворней), чем птица. Поэтому даже при наличии бинокля я вскоре поставил крест на определении их имен. Макс периодически начинал подкалывать меня, крича: «Давид! Давид! Крабоногий аист!» Или наоборот: «Танцующая шуршалка!» — и прочие комические аберрации. Ничто не задевало, ничто не злило меня в такой прекрасный день в такой славной компании: ни мое незнание животного мира, ни моя неспособность плыть прямо, — ладно-ладно, потешайтесь на здоровье, я всех заткну за пояс своим умением разводить костер. Я прочитал книжку, у меня есть повязка Apocalypse Now, черные очки, зажигалка «Зиппо» (Zippo™), все получится.

Люси гребла как метроном, ей все нравилось, она улыбалась и рассказывала мне про свою деревенскую юность. Я стал готовить на всех бутерброды: приближалось время обеда. Линн и Люси явно знали, куда двигались, — они плыли к полю одного своего знакомого, где был пруд, удобное место для швартовки и деревянный стол, за которым можно обедать: просто рай. Почва здесь не была слишком раскисшая — грязь, конечно, присутствовала, но куда без нее; участок квадратный, пятьдесят на пятьдесят метров, со всех сторон окруженный водой; по краям — ряды высоких тополей (таких старых, что можно продавать, сказала Люси). Тополя продают лесопильне прямо так, на корню, потом лесорубы их распиливают и вывозят — обычно зимой или осенью, если участок не уйдет под воду, или же весной; издалека как раз слышался звук бензопилы, в середине участка зеленел немного запущенный луг, кое-где — с довольно высокими зарослями крапивы; в углу темнела старая деревянная кормушка — ясли для сена. Мы причалили и вытащили лодки на специальную отмель (я умудрился заляпаться тиной до самых носков — браво, Давид, молодец!). Действительно, в углу участка, возле кормушки, стоял деревянный стол (неструганые доски, ржавые гвозди, скамейки того же разлива).

— А кстати, как он сюда коров привозит, этот ваш приятель? — наивно спросил я.

— В хорошую погоду — на вертолете, в подвесной люльке, — сказала Линн. — Если приедешь сюда через месяц, сам увидишь, вертолеты тут так и летают, так и летают — взад-вперед, а под брюхом у них коровы висят на стропах. Их высаживают на луг, а забирают только к концу осени.

Я ей почти поверил.

— Да на лодках их привозят, на лодках! — засмеялась Люси.

Тут до меня дошло, что открытка с изображением коровы в лодке, которую я хотел отправить Кальве, — это не просто фольклорный трюк.

— Забывается обычай. Почти никто уже не вывозит скот на труднодоступные пастбища: слишком много хлопот. Но некоторые еще держатся.

Во всяком случае, тут нас вряд ли кто-то из них мог побеспокоить. Одна сторона поля выходила на чуть более узкий проток, над ним висел деревянный мостик; но по нему можно было попасть только на соседнее поле, окруженное густыми зарослями ежевики. Вне этого опасного прохода наш лагерь казался неприступным. Мы выгрузили вещи, я снова запустил свою подборку болотной попсы, пояснив, что это музыка луизианских протоков, или болотный поп.

— Аллигаторов тут пока нет, — сказал Макс, — но, может, еще появятся, если температура воды и дальше будет повышаться, — вот тогда нутриям придется несладко.

Я мысленно увидел здоровых, ленивых рептилий с кучей зубов, представил, как они будут жрать бобров и — время от времени — ногу какого-нибудь туриста, — странная перспектива. Все-таки довольно отдаленная, как мне кажется.

Под бешеный бит Джейми Бержерона, Сола Меланкона и их Kickin’Cajuns мы разбили лагерь. Палатки поставили под укрытием и, главное, там, где земля была посуше. Я расстелил клеенку, мы приступили к обеду — ели бутерброды, яйца вкрутую, помидоры, салат, который сделала Люси. Температура была идеальная, солнце светило, но не жарило; вокруг жужжали насекомые, в ритме каджунского аккордеона порхали птицы, пиво из походного холодильника было божественно свежим, я был под боком у Люси — чистое наслаждение.