Последний койот - Майкл Коннелли

С глазами дело обстояло хуже. Помимо проблем со зрачками, капилляры в белках полопались, и глаза налились кровью. Так что со стороны можно было подумать, будто он пару недель пил без продыху. Это не говоря уже о том, что верхние веки припухли, а в подглазьях налились два здоровенных кровоподтека, именуемых в просторечии фонарями. Босх не помнил, чтобы его лицо когда-нибудь украшали два фонаря сразу.

Вернувшись в палату, он увидел на ночном столике у кровати свой портфель, который оставил там Ирвинг. Босх резко наклонился, чтобы взять его со стола, и едва не потерял равновесие. Лишь в последнее мгновение ему удалось ухватиться за столешницу и удержаться на ногах. Улегшись с портфелем на постель, он принялся просматривать его содержимое. Без определенной цели, просто для того, чтобы хоть чем-нибудь себя занять.

Пролистывая свой рабочий блокнот, он поймал себя на том, что ему трудно сконцентрироваться на смысле сделанных в нем записей. Отложив его, он перечитал пятилетней давности рождественскую открытку, которую прислала ему Мередит Роман, ныне Кэтрин Регистер. Он подумал, что было бы неплохо позвонить ей и рассказать о случившемся, прежде чем она узнает об этом из газет. Разыскав ее номер в своей телефонной книжке, он снял трубку стоявшего на ночном столике телефона и позвонил ей домой. Отозвался автоответчик, и Босх надиктовал для Мередит сообщение:

«Мередит, то есть Кэтрин… это Гарри Босх. Мне нужно с тобой поговорить — в любое удобное тебе время. С тех пор как мы с тобой виделись, кое-что случилось, и я хотел бы тебе об этом рассказать. Обещаю, ты будешь впечатлена. Обязательно мне перезвони».

Босх оставил несколько телефонов, включая номер своего мобильника, а также комнаты в гостинице «Марк Твен» и госпитальной палаты, и повесил трубку.

Потом он расстегнул потайной внутренний карманчик в крышке портфеля, вынул оттуда фотографию, которую ему дал Монти Ким, и долго вглядывался в лицо своей матери. Из рассказа Конклина Босх знал, что прокурор любил Марджери Лоув, и теперь задавался вопросом, любила ли она его. Ему вспомнились дни, когда мать навещала его в «Макларене» и обещала вызволить из этого заведения. Но в те времена подобные процедуры осуществлялись крайне медленно; кроме того, он знал, что судам она не доверяла. Он готов был поклясться, что, обещая забрать его из «Макларена», она думала не о законе, а о том, как бы ловчее его обойти. И Босх не сомневался, что ей удалось бы это сделать, если бы судьба и злые люди не отняли у нее жизнь.

Рассматривая фотографию матери, Босх решил, что Конклин был, вероятно, частью ее плана по освобождению его, Гарри Босха, из приюта. И предложенный им законный брак являлся тем самым тараном, посредством которого она надеялась пробить стены казенного воспитательного учреждения. Выйдя замуж за Конклина, она превращалась из женщины с дурной репутацией и криминальным прошлым в супругу могущественного человека, которому не составило бы труда вернуть ей родительские права и обеспечить совместное проживание с ребенком. Так что любовь была здесь скорее всего ни при чем, и всеми ее поступками руководил один только голый расчет. Чтобы убедиться в этом, достаточно было вспомнить, что она, приезжая к нему в «Макларен», ни разу о Конклине не упомянула. Впрочем, она о своих знакомых мужчинах никогда не распространялась. «Интересно, — подумал Босх, — рассказала бы она мне о своем чувстве, если бы была влюблена по-настоящему?»

Обдумывая все это, Босх вдруг осознал, что стремление матери вытащить его из приюта в конце концов и привело ее к смерти.

— Как ваши дела, мистер Босх?

В палату вошла медсестра и поставила на ночной столик поднос с обедом. Босх не ответил. Он ее не видел. Сестра взяла с подноса салфетку, расправила ее, подошла к Босху и вытерла струившиеся у него по щекам слезы.

— Это нормально, — мягко сказала женщина. — Это нормально.

— Неужели?

— Все дело в травме. Тут смущаться нечего. Травмы головы странным образом воздействуют на эмоции человека. Сейчас, к примеру, вы плачете, а в следующую минуту будете смеяться. Вы позволите мне раздернуть шторы? Возможно, дневной свет вас немного взбодрит…

— Мне хочется, чтобы меня оставили в покое.

Сестра проигнорировала его заявление и раздвинула шторы. Босх увидел в окне на расстоянии каких-нибудь двадцати футов еще одно типовое здание из стекла и бетона. Как ни странно, это зрелище и впрямь его взбодрило. Вид был настолько ужасный, что Босх рассмеялся. Кроме того, вид из окна напомнил ему, что он находится в госпитальном комплексе, известном под названием «Седарс».

Сестра закрыла портфель Босха и поставила его на пол, чтобы освободить место для подноса с обедом. На подносе теснились тарелки с бифштексом по-солсберийски, жареным картофелем и тушеной морковью. На блюдце лежала круглая булочка, не уступавшая в твердости бильярдному шару с номером «8» на боку, который Босх вчера извлек из кармана пальто. Трапезу должен был завершить подозрительного красного цвета десерт, заключенный в прозрачную пластиковую упаковку. Исходивший от еды запах вызвал у Босха легкий приступ дурноты.

— Это я есть не буду, — сказал он. — У вас овсяных хлопьев не найдется?

— Вам необходим полный обед, — наставительно произнесла сестра.

— Ваши люди всю ночь не давали мне спать, и я только что проснулся. Не могу я сейчас это есть. Меня стошнит…

Сестра быстро наклонилась, взяла со стола поднос и направилась к двери.

— Посмотрим, что можно сделать, — бросила она на ходу. — Я имею в виду овсяную кашку…

Перед тем как выйти из палаты, она повернулась к больному и улыбнулась:

— Держите хвост пистолетом, мистер Босх!

— Это что — медицинское назначение?

— Точно так.

С этими словами медсестра удалилась.

Босх опять остался один, не зная, куда себя деть и чем заняться. От нечего делать он снова вернулся мыслями к событиям вчерашнего дня. В частности, вспоминал, что говорил ему Миттель, и думал, как можно истолковать его слова. Что-то во вчерашнем разговоре вызывало у него беспокойство.

Его внимание привлекло чириканье, доносившееся откуда-то снизу. Оказывается, позвонив Мередит Роман, он не вернул телефон на ночной столик, а оставил его на полу рядом с кроватью.

— Алло?

— Гарри?

— Слушаю вас.

— Это Джаз. С тобой все в порядке?

— Прекрасно себя чувствую. Как ты меня нашла?

— Вчера мне позвонил один человек и сообщил твои координаты. Кажется, его зовут Ирвинг…

— А, шеф Ирвинг!

— Он самый. Позвонил мне и сказал, что ты ранен. И дал этот номер телефона.

Это известие вызвало у Босха раздражение, которое он, впрочем, попытался скрыть.

— Я чувствую себя хорошо, но мне трудно сейчас говорить.

— Почему? Что случилось?

— Это длинная история. Мне бы не хотелось пока ничего рассказывать.

Она молчала, оставляя ему возможность догадываться, что скрывается за этой тишиной.

— Ты ведь все знаешь, правда?

— Почему ты сама мне не сказала об этом, Джасмин?

— Я…

Она опять замолчала. Правда, ненадолго.

— Это Ирвинг тебе сообщил?

— Нет, не Ирвинг. Он ничего не знает. Другой… Человек, который хотел причинить мне боль.

— Но это было так давно, Гарри… Я хочу тебе рассказать… Но не по телефону.

Он прикрыл глаза и задумался. Уже то, что он слышал ее голос, делало его причастным к ее проблемам, которые таким образом становились как бы его собственными. Но хочет ли он этого?

— Не знаю, что и сказать, Джаз. Мне необходимо все это обдумать…

— Но что, по-твоему, я должна была сделать? Приколоть себе на грудь некий знак, который должен был с самого начала предупредить тебя об опасности? Скажи, когда, по-твоему, было удобно рассказать об этом? Может, после того, как я угостила тебя лимонадом? По-твоему, я должна была встать и заявить: «О! Между прочим, шесть лет назад я убила человека, с которым сожительствовала, когда он попытался изнасиловать меня второй раз за ночь»? Так, по-твоему, я должна была поступить?

— Прошу тебя, Джаз, не надо…

— Не надо что? Кстати, местные копы в мою историю не поверили. Выходит, то же самое следует ожидать и от тебя?

Босх понял, что она заплакала, хотя и не хотела этого ему показывать. Но так или иначе, в ее голосе слышались слезы. А еще одиночество и душевная боль.

— Ты мне говорил такие хорошие слова, — проговорила она. — И я подумала…

— Джаз, мы провели вместе уик-энд. Ты придаешь слишком большое значение…

— Не смей! Даже не пытайся сказать мне, что все это не имело никакого смысла…

— Ты права. Я перегнул палку. Извини… Но сейчас и впрямь не лучшее время, чтобы все это обсуждать. На меня столько всего навалилось… Короче, я сам тебе перезвоню. Тогда и поговорим.

Она не ответила.

— Договорились?

— Хорошо, Гарри. Буду ждать твоего звонка.

— О'кей, Джаз. Береги себя…

Босх положил трубку и лег на спину, прикрыв глаза. Он чувствовал пустоту и разочарование от разбившихся надежд и спрашивал себя: позвонит ли когда-нибудь Джасмин? Они с ней были очень похожи. А значит, его страхи и сомнения проистекали не от того, что она содеяла, каким бы ужасным это ни было. Он опасался, что, перезвонив ей, навсегда сольется с этой женщиной, чей жизненный багаж, который она влачила за собой, был тяжелее его собственного.