Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты - Владислав Чернилевский

меня принять в него. Поздно отказываться от такого предложения. Я не был уверен в правильности своего решения. Был ли уверен в этом Рене? Вряд ли. Скорее, он считал, что в случае ошибки сможет покончить со мной, отправив ударом кинжала в Бездну.

Я взял нож. Мог ли Рене обманывать меня? Мог. Боялся ли я этого? Боялся. Имело ли это сейчас хоть какое-то значение? Нет.

Я прижал нож к ладони и дернул руку. Сталь зазвенела по венам. Кусок металла выпал из рук. Схватил ладонь, пытаясь прикосновением унять боль. Бессмысленно. Янтарная эссенция струилась по руке, оставляя на столе беспорядочный рисунок абстракционизма. Я поднес рану к кружке, чтобы хоть что-то попало внутрь, но большая часть пролилась впустую.

– Достаточно, – остановил меня Рене.

Я смотрел на него и ждал, что он протянет мне бинт или хотя бы тряпку, чтобы я смог перевязать рану. Напрасно. Рене поднял нож с пола, и сразу же к нему подошел кто-то из членов клана, держащий в руках зажженную свечу. Я не заметил, как все братья в своих масках и капюшонах выстроились вокруг нас плотным кольцом. Электрический свет погас, и комнату освещала только маленькая свеча. Рене протянул к ее огоньку кинжал, и наша кровь на лезвии вспыхнула ярким апельсиновым пламенем. Огненные капли стекали с ножа и срывались вниз, затухая в падении. Одна из капель достигла живительной эссенции в стакане, и в ней затанцевали языки огня. Рене обхватил горевшую кружку ладонью и сделал из нее глубокий глоток, затем рыкнул и протянул емкость мне.

– Не урони, когда он обожжет твои пальцы.

Я взялся за ручку, чтобы не обжечься, но и она колола своим жаром. Моя рука дернулась, но Рене не разжал хватку, и кружка не упала. Тогда я обхватил дугу всей ладонью, чтобы огонь впитался в подушечки рук. Когда Рене понял, что я не уроню емкость, он отпустил ее. Я не стал тянуть и сделал глоток. Глоток, обжигающий горло.

Внутренности отозвались на выпитую эссенцию эйфорий. Волна накрыла и отпустила, унеся с собой тревоги и голод. А затем в голове зазвучали тысячи имен. Я почувствовал присутствие каждого члена братства в этой комнате, даже тех из них, кто находился в самых далеких коридорах Лабиринта. Каждого я знал, и каждого я слышал голос. Голос братства.

– Повторяй за мной: единая кровь, единая душа, – заговорил Рене.

– Единая кровь, единая душа, – отозвалось братство.

– Единая кровь, единая душа, – прошептал я.

– Тысяча имен и одно лицо, – продолжил Рене.

– Тысяча имен и одно лицо, – повторило братство.

– Тысяча имен и одно лицо, – шептал я.

Рене продолжал говорить, голоса звучали с ним в унисон. Мой голос отставал, но и он слился в едином порыве:

– Кто сосчитает имена мертвых? Кто положит душу за братьев своих? Ибо нет больше той любви, чем положить душу свою за друзей своих! И да будет каждый нести тяготы друг друга! И да будет мой клинок впереди клинка брата моего…

Меня подхватывали цепи слов, танцующие волнами звеньев. Я чувствовал силу, мощь единства, которого не знал никогда прежде. Если братья сражаются друг за друга так же, как повторяют слова, – то их не остановить и не сломить. Ради друг друга они отказались от собственных лиц. Смогу ли я стать частью безликого братства?

Я размышлял, а голоса продолжали звучать:

– …Мой меч – его меч. Мой хлеб – его хлеб. Моя одежда – его одежда. В этой жизни и в той. Отныне и до века!

Сквозь тишину голосов вновь заговорил Рене:

– Я отдаю право первого новому брату. Веди нас путями своими, чтобы мы прошли путями твоими. Будь нашим лицом, а мы будем твоим голосом. Стань нашей рукой, а мы станем твоим клинком. И да будет кровь нашим свидетелем!

Рене выхватил нож и заглушил голос его острием. Не он один сделал это. Но кровь не пролилась. Ножи не оставили ни единой отметины, хотя я видел, как лезвия въелись в плоть. Рене вновь протянул мне нож, и я взял его в правую руку, сжав рукоять всей силой, стараясь придать себе бодрость духа. Рене продолжал:

– Повторяй: моя жизнь не выше жизни братства, и жизнь братства не выше моей!

– Моя жизнь не выше жизни братства, и жизнь братства не выше моей!

– И поведу я братство путями своими, чтобы шли мы путями нашими

– И поведу я братство путями своими, чтобы шли мы путями нашими.

– В этой жизни и в той. Отныне и до века, – закончил Рене.

– В этой жизни и в той. Отныне и до века.

Движение лезвия закончило мои слова. Я ничего не почувствовал. Все, что я знал, – нас связала клятва. Теперь я не один.

ЧАСТЬ 4. ПРЕДЕЛ

И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я! И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая.

(Книга Исход 3:2-5)

ГЛАВА 1. КРОВАВЫЕ ПУЛИ

Этот день оказался настолько длинным, что я успел превратиться из пациента психиатрической больницы в главу клана мертвецов «Тени потерянного воинства». Что из себя этот клан представлял, я так и не успел понять: воины, убийцы или простые кровопийцы? В Рене чувствовались черты каждого названного титула. Я предпочитал думать, что они те, кем себя называли, – воины. Как бы то ни было, сражаться братья умели, а склады Убежища оказались забиты оружием и армейским снаряжением, часть которого точно создали не на земле и не в наше время, а откуда оно там взялось, никто пояснить мне не мог.

Среди этих запасов я отыскал сшитый из графена и композитных материалов армейский костюм черно-серого цвета. Рене оказался недоволен, что я предпочел надеть этот костюм, а не униформу братства. Он убеждал, что броня все равно не спасет от выстрела в упор, падения с высоты и тем более удара Древнего бога. Я пошел на компромисс и согласился надеть поверх защитного снаряжения плащ братства, чтобы скрыть лицо длинным капюшоном.

Пока я снаряжался в современный доспех, доктор Крамп забрал кружку с недопитой эссенцией,